Как жил, работал и воспитывал детей И. В. Сталин. Свидетельства очевидца

Василий отцу немало рассказывал о самолётах. В этом отношении отец к нему прислушивал­ся и понимал, что Василий здесь, несмотря на то, что совсем молодой, уже специалист, понимает и разбирается. И отец ему доверял.

Между прочим, Сталин Василия уважал, потому что тот был очень талантливым человеком. И любил труд. А у Сталина первое — это труд. Он работал день и ночь. Начиная с 1932 года, со смерти Надежды Сергеевны, у него квартира фактически стала его рабочим кабинетом. Он советовался с Васили­ем по многим вопросам. Но не терпел, если что-то случалось, наподобие этой истории с женой Карме- на, когда Василий сел на гауптвахту в московской комендатуре ...Там все просто. Ниночка Орлова училась в одной школе с Василием. Красотка была необыкновенная, тут нечего сказать. И сколько он за нее дрался с ребятами! Доставалось за нее ему крепко. Он никогда не дрался с младшими или кто слабее его, и чтобы жаловаться — никогда.

В декабре 1941 года я прилетаю в Москву на один день. Прихожу к Василию, у него кабинетик был в подвале в Хользуновом переулке, смот­рю, Ниночка там. Василий говорит: «А Ниночка-то всё-таки моя». Случай получил огласку. Мне Василий рассказывал, что и как. Кармен написал Сталину слезливое письмо о том, что Василий увел у него жену. Мне Василий говорил, что Сталин написал: «Эту дуру отдайте Кармену, а пол­ковника Сталина арестуйте на 15 суток».

Но есть люди, которые хотят сверх всякого разумения все исполнить. Василия засадили фактически в каменный мешок. Вот такая история с Ниночкой Орловой.

Другая история — действительно несчастье с разрывом реактивного авиационного снаряда PC, когда погиб инженер полка. Ведь если пого­ды нет, то пилотам делать нечего. А Василий умел создать летчикам условия для отдыха. Ну, например, пойти рыбу ловить. А чем? Глушить. Особен­но хороша граната Ф-1. Решили, однако, что лучше взять PC. Разорвалась она так, что... Василий был серьезно в ногу ранен, так до конца он и хромал. В кабинете у себя всегда снимал обувь — он обычно в ботинках ходил — и надевал тапочки.

Е. Г.: Звонил ли отцу попросту, заходил, как дети к родителям или родители к детям: «Как дела?»

А. С.: Нет. Только по делу, с разрешения: можно ли прийти. Или когда его отец, и нередко, вызывал для решения вопросов как специалиста-лётчика, которому он доверял как человеку, который пони­мает дело и будет совершенно откровенно и прав­диво докладывать.

Примерно в 1948 году мы с Василием, он был тогда командующим ВВС МВО, сидели в Зубалово. Звонок по ВЧ: сообщили о катастрофе бом­бардировщика ИЛ-28. Экипаж из трёх человек погиб. В авиации катастрофы, увы, неизбежны. Василий позвонил отцу, доложил. Слышу, как он отвечает: «Всё сделаем, всё сделаем, как надо. Я обо всём распоряжусь и проверю исполнение». И мне говорит: «Отец сказал, что самолёт мы но­вый сделаем, а там были люди, у лётчиков семьи, имей в виду». Василий добавил, что нужно всё сделать, потому что отец обязательно поинтересуется исполнением. Его отец был очень внимателен к людям и сразу сказал, что прежде всего надо позаботиться о семьях погибших.

Е. Г.: У Василия была своя дача?

А. С.: У Василия была казенная дача около совхоза Горки-2 по Рублево-Успенскому шоссе. Дача ему не принадлежала.

Е. Г.: А насколько вообще Сталин интересо­вался бытом и его устройством?

А. С.: Для себя?

Е. Г.: Нет, Вы уже говорили, что он был аскет. А друзей, соратников? Вот так, сразу, распорядился позаботиться о семьях лётчиков, погиб­ших в катастрофе. Он понимал, что человек живёт не в безвоздушном пространстве, ему надо где-то жить, что-то есть?

А. С.: Безусловно, понимал! Безусловно. Не говоря о масштабных действиях правительства в области социальной политики, в том числе строи­тельства жилья (взять хоть «сталинские дома»), но возьмите простую вещь. Когда ему шахтеры написали, что в шахтной бане нет воды, Сталин ответил: «Если в шахтной бане нет воды — судить директора шахты как врага народа». Всё, больше вопроса такого не стояло. И разговоров не было— вода была.

Или ещё пример. Рабочий пишет Сталину, что ему не выдали зарплату, а послали на курорт, по­обещав, что пришлют деньги туда. Отпуск кон­чился, ничего не прислали, и денег нет, чтобы даже уехать.

Резолюция Сталина на письме: «Поправка пошла насмарку. Снова дать путевку. Все выдать за счет виновного».

Е. Г.: Ему писали множество писем. Но ведь приведенные Вами письма — чисто бытовые. По­чему именно они попали к Сталину? Кто делал отбор?

А. С.: Это работа секретариата. Решали Поскре­бышев или его помощник Чечулин. Они просмат­ривали и решали, что делать: с какими вопросами письма направляли к Сталину, а на некоторые письма в секретариате сами отвечали и решали поставленные в них вопросы.

Например, мне рассказывал Леонид Георгие­вич Мельников, секретарь Карагандинского об­кома партии (прекраснейший человек!). Он во время войны был вторым секретарем Донецкого обкома, членом военного совета 64-й армии. Ему звонят, говорят, чтобы он летел в Москву. Идет Сталинградская битва, он — член военного сове­та армии, отмахивается: «Подождут!» Опять вы­зывают — он не реагирует. Потом от Сталина при­каз: быть тогда-то. Делать нечего — в самолет.

Сталин говорит: нужен уголь. Нужно ехать в Караганду и удвоить добычу угля. Там при этом разговоре присутствовал ещё Егор Трофимович Абакумов, «король пол-угля», как его называли, это ещё старый шахтер-саночник. А называли его так потому, что в свое время Министерство угольной промышленности, где он занимал пост, разделили на два.

И вот Сталин посылает Мельникова секре­тарем обкома в Караганду за углем. Мельников спрашивает: «А как же я буду со всеми разгова­ривать, убеждать? Это Казахстан, я языка не знаю». Сталин дал рекомендации, как можно это сделать: «Пойдите на базар, найдите старого акына, который там песни поет. Это не песни в нашем понимании — это песни о жизни, он рас­сказывает о текущей жизни. Он Вам все подска­жет и поможет».

Мельников, приехав в Караганду, нашел та­кого акына и позднее рассказывал: «Я никогда не думал, что так может быть, такой результат. И ведь это был случайный акын, никакого подбо­ра тут не было».

Потом, когда добыча была удвоена, как и при­казано, следовало представить людей к наградам. Мельников этого акына представляет к ордену Ленина. На него накинулись: да что это? Какой- то там акын по базару шляется, поёт. Причем против было начальство национальное, местное. Они были очень этим недовольны. Мельников позво­нил Поскрёбышеву и сказал, что, мол, вот такая вещь: «Акын мне очень помог. Так поступить мне рекомендовал товарищ Сталин, и я считаю, что акына нужно представить к ордену Ленина. А тут все против». Поскрёбышев говорит: «Делай!» То есть он такие вопросы с ходу решал. Через день-другой Поскрёбышев звонит: «Товарищ Мельников, товарищ Сталин сказал, что Вы с акыном поступили совершенно правильно!»

Но из этого ордена целую политику вывел сам акын! Оказывается, он пел и на 300-летие дома Романовых. И за это ему дали пять рублей. «А когда я пел для советской власти, я получил золотой орден самого Ленина!» — пел он.

Сталин понимал национальные особенности прекрасно: этот акын кричит на базаре, но он — политик! «Он мне, — говорил Мельников, — очень много помог: если какие вопросы надо ре­шать, я ему говорю, он идет на базар и поёт о том, что нужно вот для того-то или того-то. Люди слу­шают его и делают. Он в песне рассказывает и призывает».

Е. Г.: Со своими обязанностями командующего авиацией Московского военного округа Василий справлялся?

А. С.: Судя по тому, что округ вышел на первое место по реальным результатам, да. Какая бы ни была фамилия командира — аэроплан все равно тяжелее воздуха, а земля твердая.