Шпион для Германии

— Лучшее, что есть на свете, так это планы, — откликнулся я.

— Я верю в их исполнение. — Повернувшись ко мне, она улыбнулась. — Ты — старый пессимист. Видимо, еще не прожил свои лучшие годы?

— Нет.

С елкой мы управились довольно быстро. Радио передавало тихую, нежную музыку, которая буквально завораживала нас. Казалось, что комната погружалась незримо в праздничную атмосферу, а вместе с ней — и мы. Мы сидели рядышком и почти не говорили.

О том, что такое Рождество и как его следует отмечать, не говорится ни в одной агентурной инструкции: спецслужбы во всех странах мира об этом упорно молчат. Год тому назад я был в Испании. Наслаждался вместе со своими спутниками изумительнейшими национальными блюдами. А когда народ отправился ко всенощной, мы развалились кто в чем был прямо на коврах. Во время же заутрени безуспешно пытались справиться с головной болью с помощью новых порций вина.

А два года назад я находился в Голландии. За день до Рождества были застрелены два немецких агента. Через два дня причастный к этому английский агент покоился в гробу вместо постели.

Так что же такое Рождество? Скорее всего, это все же мерцание свечей, своеобразный запах пригоревшей еловой ветки, неописуемая радость детей.

И вот я сидел вместе с Джоан у рождественской елки, а что-то ползло по моей спине, а затем перехватило горло. И это нечто сказало мне: Рождество — для всех, но не для тебя.

На меня нахлынули воспоминания чуть ли не десятилетней давности. Я отчетливо увидел своего отца, а затем мать и даже учителя. И такое неприятное чувство, как сегодня, у меня уже было. Когда мне исполнилось восемь или девять лет, отец моего друга застрелился на следующее после Рождества утро. Он служил кассиром в банке, и у него обнаружилась недостача в двенадцать тысяч марок. И тогда, как и сейчас, радость моя была омрачена.

Я выпил один за другим два бокала виски. Джоан, улыбаясь, отобрала у меня бутылку.

— Не пей до еды, — сказала она.

Мы отправились на кухню. Там все было в порядке, ничего не пригорело. Достав индейку, разложили жаркое по тарелкам.

По радио стали передавать последние известия. Даже сегодня без них не обошлось. Арденнское наступление немцев было остановлено. Не пропагандистский ли это трюк? — спросил я себя. Может быть, управление психологический войны управилось с этим наступлением быстрее генерала Эйзенхауэра?

Я казался себе часовым на забытом посту.

Сегодня подходящий день для выхода в эфир и передачи сведений, подумалось мне. Рация, разобранная на блоки, лежала в полной готовности под диваном в комнате, в которой была установлена елка. Сейчас никто не станет тщательно прослушивать эфир. Но я не был, по существу, готов к передаче: сведения, полученные от Брауна, надо было перепроверить. Так что меня ожидали еще трудные дни…

Лишь бы не арестовали Билли! Где он может быть в данный момент?

— Ты выглядишь как генерал после проигранного сражения, — улыбнулась Джоан.

— А ты видела хоть раз генерала? — спросил я.

— Только в кино, — ответила она смеясь. — Но там они всегда побеждают.

— Зато они в кино смотрятся гораздо симпатичнее, — заметил я.

Индейка оказалась хорошо прожаренной и мягкой. Мы сидели напротив друг друга, улыбались и ели с аппетитом, чокались, произносили тосты и время от времени подходили к радиоприемнику, чтобы найти подходящую музыку. А пили мы рейнское вино, которое было еще в продаже в Нью-Йорке.

— Это вино как нельзя лучше подходит к кушанью, — сказал я.

— Да, — согласилась Джоан. — Каждый солдат сегодня должен получить индейку в качестве рождественского подарка.

— Однако триста тысяч тушек этих птиц оказались лишними: ведь ровно столько солдат унесла к нынешнему дню война. Триста тысяч только американских, а сколько еще английских, французских, немецких, итальянских…

— Давай переменим тему.

Джоан встала, сделала несколько шагов по комнате, выключила потолочное освещение и включила настенную лампу.

— Двоих солдат, которые не получили индеек, я знала очень хорошо, — продолжила она. — Один из них был мой брат.

Я кивнул. Внезапно волшебство вечера, праздничное настроение и чувство безопасности исчезли.

— А ты не хочешь знать, кем был другой? — спросила она.

— Хочу.

— Это был Боб, — стала Джоан рассказывать дальше. — Он был того же роста и таким же подтянутым и худощавым, как и ты. И волосы у него были тоже как у тебя… Я собиралась выйти за него замуж. Мы были знакомы три года. Он был лейтенантом. В прошлом году мы вместе с ним отмечали Рождество. Можешь представить, как мне не хочется идти в свою квартиру? Как не хочется быть одной?

Я, ничего не ответив, встал и принялся ходить по комнате взад и вперед.

— Я слишком глупа, — сказала Джоан. — И только порчу праздничное настроение. Но в такой вечер, как сегодня, все всплывает наверх… Он погиб в марте. На Тихом океане. При высадке на один из этих идиотских коралловых островов, которые и цента не стоят. Посмертно он был награжден орденом.

— В таких случаях всегда получают орден, — промолвил я. — И уже не имеет смысла ломать себе по этому поводу голову.

Она улыбнулась. Глаза ее блестели. Подойдя к елке, она зажгла первую свечку. Повернувшись ко мне, произнесла:

— Другую зажигай ты.

— Зажги и все остальные, — произнес я. — Мне кажется, что они у тебя горят ярче.

— Ты говоришь комплименты, но это мне нравится. Знаешь, я представляла себе этот вечер просто ужасным, но получается все по-иному. Я упрекаю себя, что так скоро обо всем забыла, что снова могу радоваться жизни и твоему обществу. Я имею в виду, что это мне непозволительно.

Я положил руку на ее плечо, затем вышел в коридор и принес свой пакет с покупками.

— Вполне возможно, что я сделал все не так, как нужно, — сказал я.

— А твои цветы я уже поставила в вазу.

— Сумочка определенно тебе не понравится, — продолжил я. — У меня нет никакого опыта в таких делах.

— Что ты, она просто прелестна! — возразила Джоан. — И если бы у тебя было больше опыта в таких делах, ты стал бы менее симпатичным в моих глазах. Впрочем, все это чепуха. Конечно, у тебя есть определенный опыт, да какая разница. — Из своей сумочки она достала маленькую коробочку. — А это тебе.

В коробочке лежали золотые запонки. Они сохранились у меня до сих пор. Мерцающий свет свечей отражался на ее лице, освещая лоб, глаза и нос. Я не мог отвести от нее взгляда. Это длилось, как мне показалось, целую вечность. Ей нравилось, что я смотрю на нее с восхищением. Со мной она вела себя просто, не кокетничая и не пытаясь подражать кому-то, кем в действительности она не была.

Мы сидели рядышком на диване. Музыка легко лилась из приемника, вновь создавая волшебную обстановку, словно и не было никакой войны, не слышалось выстрелов и разрывов снарядов и женщинам не приходилось беспокоиться о своих сыновьях, мужьях или женихах. Казалось, что даже самые воинственные и кровожадные, а также тупые политики восприняли вифлеемское послание Господа. Для нас в тот момент не было никаких театров военных действий, а существовала только восхитительная квартирка на одиннадцатом этаже. Я больше не был немцем, а она — американкой. Мы нравились друг другу, и не было необходимости выражать это состояние словами.

Не знаю, как долго мы сидели молча, наслаждаясь выпавшим на нашу долю счастьем. От свечей остались лишь огарки, и их пришлось потушить. Свет их более не освещал лицо Джоан, но волшебство и нежный запах ее духов продолжали витать в помещении.

— Странно, — произнесла Джоан, — мы ведь почти ничего не знаем друг о друге. Но еще более странно то, что никто из нас даже не спросил другого, кто он, чем занимается, откуда взялся. Думаю, пусть все так и остается. — На ее лбу образовались две небольшие складочки. — У меня такое ощущение, будто я знаю тебя целую вечность, — продолжила она.

— Я чувствую то же самое, — промолвил я.