Пике в бессмертие

Вот ведь как получается: память сохранила, что шасси выпущено, а что убирал?! Она выдала эту информацию, когда было слишком поздно сделать что-либо.

Из кабины вылез весь мокрый, проклиная себя в душе за забывчивость, которая могла стоить и мне, и стрелку жизни. Соскочил с плоскости распластанного на бетонке «ИЛа». Дима рядом, в лице ни кровинки. Молчим. Потом он спрашивает:

— Что случилось, командир? — указывая взглядом на самолет.

— Забыл выпустить шасси, — только и успел ответить.

В это время к нам подъехали санитарная, пожарная и машина с людьми. Видят, что мы невредимы, спрашивают:

— Не ранены? Что произошло?

— Сели на вынужденную. Прошу прислать трактор. Вы можете ехать. Захватите стрелка, — ответил я, добавив: — Дима, доложи на КП, чтобы сообщили на наш аэродром, что мы сели на фюзеляж на этом аэродроме.

Все уехали. Я сел на плоскость и закурил.

Трактор подъехал. Я зацепил трос за рогульку винта и попросил тракториста осторожно оттянуть самолет от бетонки метров на десять, предупредив его, что самолет полностью снаряжен.

Тракторист — молодой паренек, хотя и побледнел от моих слов, но хороший и смелый малый, ответил:

— Будет полный порядок.

Оттянув самолет, отцепив трос и отпустив трактор, я открыл верхний лючок одного из бомболюков, приготовился выворачивать взрыватели из бомб. Тут на большой скорости подъехал «виллис». Из него вышли четыре человека. Трое в комбинезонах, четвертый в гимнастерке с погонами полковника.

— Что случилось?

— Отказал РПД. Лопнул маслопровод.

— Почему сел не на шасси? — грозно спросил полковник.

— Не успел выпустить.

— Какой же ты к... летчик, если не успеваешь выпускать шасси? — оскорбительно прозвучали его слова.

— Прошу прислать моего стрелка. А сейчас я буду выворачивать взрыватели из бомб и РСов, разряжать пушки и пулеметы, а поэтому прошу оставить меня одного, — спокойно ответил ему.

Полковника и его сопровождающих как ветром сдуло».

Вот такой он был, мой фронтовой друг — соратник Михаил Иванович Коптев. За свою беззаветную любовь и преданность Родине, за боевую храбрость и самопожертвование при выполнении боевого долга Коптев был удостоен ордена «Золотая Звезда» и звания Героя Советского Союза.

Моя эскадрилья

Принимая эскадрилью, я сознавал, какой огромный груз ответственности возлагаю на себя. Знал — теперь не будет мне покоя ни днем, ни ночью. Но тогда меня этот груз почему-то нисколько не пугал. Может быть потому, что молодость сама по себе сглаживает всякие трудности, опасности, принижает их значимость. Ведь для молодости непреодолимого ни в чем, кажется, не существует.

Главное, считал я, построить правильные взаимоотношения с личным составом, добиться взаимопонимания с каждым звеном и с каждой группой хотя и небольшого, но все-таки соединения. Именно соединения. Ведь эскадрилья тоже состоит из отдельных определенных служб, групп, наконец, звеньев, имеющих свои структуры управления и подчинения. Моя обязанность — сплотить, объединить эти части в единое целое, чтобы они органически вписались в состав эскадрильи, не дополняли ее, но создавали с ней единое, неразрывное целое.

Прежде всего, в состав эскадрильи кроме летчиков, в ее штат входят механики, главные люди, от действий которых зависит успех не только каждого полета, но и сама жизнь летчика. И хотя у них, у механиков свой командир, свое подчинение, я должен найти с ними общий язык, достигнуть взаимопонимания, конечно, уважения и, обязательно, сознательного беспрекословного подчинения моим приказам.

Нужно сказать, я добился всего этого. Механики в эскадрилье работали отлично, отсюда, по их вине, почти не было отказов моторов и вынужденных посадок. Не подводило нас и отлаженное оружейниками боевое обеспечение самолетов.

Работали люди в тяжелейших и сложнейших условиях. Война не знает ни погоды, ни времени суток, она идет круглосуточно, не принимая во внимание ничего, войне все безразлично: палящая жара, трескучий мороз, дождь, снег, град, ветер, ночь, день — война идет, она пожирает свои жертвы, свое топливо и требует нового. А люди — ее основная движущая сила, они железно верные своим, беззаветным для войны, обязанностям солдатам-пехотинцам — наступать, отступать, держать оборону, танкистам и летчикам — расчищать им путь. А вот у обслуживающего персонала эскадрильи, у оружейников задача одна — обеспечивать боевую готовность самолетов.

В эскадрильи их, обслуги, было немало — более ста двадцати человек, в том числе, одиннадцать девушек в возрасте от восемнадцати до двадцати двух. И, как это ни печально, именно на них война возложила самую ответственную и главное, самую опасную тяжелую часть работы — заправка самолетов боеприпасами. Вообще-то звучит это довольно обыденно, не стрелять же, только заправлять. Вот именно, заправлять, а это значит, привезти на себе, на какой-нибудь ручной тачке, повозке шестьсот килограммов снарядов, бомб и прочего — только для одного «ИЛа», разгрузить, затем поднять по лесенке к бомбовым люкам-отсекам, по 80 снарядов к двум пушкам, 40 противотанковых бомб, набить люки пулеметными лентами, подвесить под крылья 4 штуки эресов и 2 стокилограммовые бомбы. Правда, саму раскладку боеприпаса по люкам, отсекам производит и механик-оружейник, он же вставляет взрыватели, но все остальное — они, девушки. Они подносили, тащили вверх на руках, в обнимку, прижимая к груди, будто ребенка, обледенелую пушистую от инея тушку снаряда, лезли, карабкались с нею по липким перекладинкам лесенки, бережно передавали механику и вниз, за новой.

Я почти каждый день присутствовал при этом адском труде особенно зимой, в лютую стужу. Говорил с девушками Аней Свириденко, Надей Серебряковой, Клавой Петровой, Машей Макаровой, подбодрял их, как мог.

Нередко я видел, как, не выдержав этого адского труда, на ледяном ветру, в то и дело рвущихся об острые углы металла, варежках, с помороженными лицами (что сделаешь, лететь, штурмовать надо, война не ждет), та или иная из них, не выдержав, съеживалась в комочек и заходилась в рыданиях.

Ее быстро успокаивали. Если это случалось при мне, уговаривал, успокаивал я, и загрузка продолжалась, а я, кусая губы от бессилия что-либо изменить, как можно бодрее выговаривал разные обычные, всем известные, надоевшие слова, насчет того, что война уже на исходе, мы у самой победы и скоро отдохнем. И уходил, чтобы не разрыдаться самому.

После одного такого случая через каких-то два-три дня, — мы перебазировались на новый аэродром рядом с поселком, в котором был просторный клуб. Погода нелетная — метель, снегопады — самолеты на приколе. И мы, все летчики, идем в клуб.

Когда пришли, наши девушки уже были там. И, боже мой, я просто не узнавал их. Пытался найти что-то от тех измученных, измерзшихся, таскавших стокилограммовые — и больше — бомбы, снаряды, с обмороженными пальцами и лицами и ничего не находил. Девушки были чистенькие, розовенькие, душистые и до невероятности красивые. Вот какие они у нас!

На Львовском направлении, не успели мы переехать на новый аэродром и как следует разобраться — тут же срочное задание: на вылет всем полком.

На подходе к фронту обнаружились две, как всегда, в прифронтовой полосе, идущие на предельных скоростях танковые колонны, численностью до 30 машин. В нашем распоряжении считанные минуты, за них мы должны полностью снарядить машины, заправить горючим, взлететь, появиться над целью и уничтожить ее. В общем, разгромить обе танковые колонны. Машины все пустые. А их, самолетов, в полку больше сорока, в них нужно заложить в общем больше 20 тонн боеприпасов. Это, конечно, на полк. В эскадрилье до двенадцати машин, значит, нужно загрузить в них боеприпасов весом более семи тысяч килограммов. Доля на каждую оружейницу немалая. Да еще если учесть — температура с утра упала до восемнадцати, что из леса, соседней просеки — как из трубы со свистом вырывается тугой жгучий ветер, обжигающий руки, лицо, то будет ясно, в каких адских условиях работали девушки.