Я видела детство и юность XX века

Была на Цыганском рынке, продают старую рвань дамы типа тех, что были во Львове. Расплата за «освобождение» Львова. К сожалению, расплачиваются не те, которые там все скупали.

От Насти [43] письмо. Вспоминала, как она меня целовала, когда мы эвакуировались: «Бедная моя евреичка». Она добрая.

Изо дня в день — жратва, топка плиты, поиск таза или сковородки и переливание из пустого в порожнее.

Вчера Семка принес трактат — как победить немцев.

14-го будет два месяца с последнего от него известия, а 26-го декабря восемь лет нашей с Борей совместной жизни.

Какое было счастливое время, когда он звонил мне из Киева, и я плохо, но слышала его голос.

Сегодня в «Правде»: «…нам ли, стране и т. д…. бояться кого-нибудь, евреи ли они или нет…» [44] В столовой надпись: «Входя, не забудь взять у швейцара вилку». Уже было когда-то.

Отчаянный ветер и холод.

17 ноября.

Очень давно не писала. Мне предложили работать на французском радио. От мамы фототелеграмма. Настя не отдает ни Чуку [45], ни вещи.

Приехал Гроссман [46], рассказывает о барской жизни в Чистополе [47]. Там не прописывают. Все есть, вплоть до водки.

На пристанях беженцы. На вокзалах тоже. Их отовсюду гонят. Они не похожи на людей. Валяются на полу хорошо одетые женщины, которых «кто-то любит» и эти «кто-то» в армии и не подозревают, как живет любимая им женщина, его дети. Видел, как толпа хохотала: старый еврей из Риги в бывшем элегантном костюме, с сеткой картошки, подвешенной на шее, плясал и прыгал: «Совсем не холодно». 30 градусов… А жены писателей плюс Кирсанов плюс Вс. Иванов [48] укатили в Ташкент. Хлеб не убран, но говорят, что заскирдованный не пропал.

Илья был в образцовом колхозе, там работают беженцы из Кишинева. В меховых шубах убирают свинарники.

М. сказал: «Ужасно, что есть люди, которые мечтают уехать в Америку!» Смешно, ведь он сам об этом мечтает.

Волга остановилась. Немцы кое-где тоже, кое-где наступают. Гроссман летит в Ростов — таков приказ «тени моей смерти» [49]. Прошел слух, что Боря вышел в сторону Ростова, но я не очень верю. Фадеев, сидя в Чистополе, брешет, что Лапин и Хацревин вышли. Безответственно. Боюсь, что маме плохо в Москве, но было бы хуже, если бы она уехала.

Вчера проездом здесь был Толстой. Он на двух самолетах летит в Ташкент. Вывез все, а фарфор закопал в саду. Так говорят. Сегодня письма от мамы, папы, Наташи. Настя оказалась сволочью. Меня огорчает, что мама так это переживает. Жизнь у них в Москве не сладкая. Каждый день тревоги.

Немцы прорвались на восток от Тулы.

Нашла в пижаме вошь — пахнуло страшным Кавказом.

Незнакомая женщина на костылях спросила: «Где можно поесть без карточек?» Она уехала из Москвы в Одессу, к брату. После начала войны он умер. Она эвакуировалась в Куйбышев. В Москве у нее внуки. Их родители на фронте, а ей не дают разрешения. Здесь эта учительница без карточек.

Я готова на вечную разлуку, лишь бы знать, что он жив. Слепой, безногий, но живой.

Вчера была нехорошая ночь — полная безнадежность. Я заснула поздно, после долгих слез, и проснулась от Бориного зова: «Ирина!» Я вспомнила страшное объяснение таких снов, и мне стало нехорошо. Сегодня тоже весь день отчаяния. Но вот вышли два корреспондента. Завтра с утра иду к ним. Наверное, ничего не знают… А вдруг?

Военных корреспондентов оказалось трое. Они вышли из Киева — евреи, которые обросли бородами и переоделись в крестьянскую одежду. Один шел отдельно. О наших он слышал через три дня после Киева, в болоте. Утешительны две вещи: 1) крестьяне кормят, 2) пока они были несколько дней в Воронеже, выходили все новые партии.

Сегодня как будто началось наше наступление на юге, как будто Шахты-Таганрог. А немцы в Ростове, значит, наши хотят их отрезать. Все оживились, даже американский корреспондент Шапиро [50] решил отложить свою поездку в Тегеран, куда он собирался ехать в отпуск.

Женя [51] с Гроссманом пишут военный роман для «Красной звезды», таким образом, они будут жить в Куйбышеве.

Сегодня мы отбыли в Ростов. В Большом театре мне сообщили две новости: Ростов и прибыли их костюмы. Ничего с 10 сентября. 26 декабря будет восемь лет нашего брака. Как я живу — не понимаю. Наверное, от душевной мелкости.

Дженни уже поговаривает, что выйдет замуж.

Ростов — это первая победа над немцами. Англичане тоже это говорят, и г-н Шапиро это признал.

Поступила работать. Дали отдел молодежи. И вот завертелось. Сегодня в 5 часов утра стук — приехала машина за Гроссманом, но самолет не улетел. Может быть, улетит завтра в Воронеж. Туда выходят из Киевского окружения. Я еще верю, но как трудно.

На фронте так: Ростов — наши гонят немцев, в Москве плохо, немцы в 35 км со стороны Волоколамска. Очень страшно за маму. Может быть, уже начался артиллерийский обстрел.

За всех и за все страшно.

С Москвой как будто немного лучше. Боюсь надеяться. Такое длинное наступление. Под Ростовом наше наступление, но уже замедленное. Может быть, отрежем немцев в Таганроге.

Адский холод и ветер. Скоро три месяца, а я живу, жру, сплю.

Сообщение о нашем наступлении по всему Московскому фронту. Ростов, Тихвин, Елец и теперь Москва. В мире полный кошмар. Все воюют. Америка с Японией, с Германией и Италией. Англия с Японией. Наверное, мы будем воевать с японцами. Ждем объявления об этом. Пока японцы бьют американцев, но это, наверное, в первые дни. Я верю в силу Америки.

Как бы мне хотелось, чтобы освободили Ленинград. Ина [52] любит Бориса. Габрилович ко всем и ко всему равнодушен.

Глупо работаю на радио. Илья уехал в Бузулук с Сикорским [53]. Скоро уедет в Москву. Хочу тоже туда. Вчера исполнилось три месяца с последнего известия от Бори.

Вчера была телеграмма от Ины, обрадовалась, но не так, как ожидала. Видимо, я здорово одеревенела.

С Японией война еще не объявлена.

Очень не хочется жить. Но пока есть надежда, стоит это делать. Все мечтают о Москве, но для меня это страшно. Лучше здесь с клопиным гнездом перед глазами. Лучше, чем собаки, книги — все, что было. Очень больно жить.

Письмо от мамы. Наконец-то. Я очень волновалась. Но это письмо до нашего наступления. Чука неизвестно где.

Началось новое наступление на всех фронтах. Под Москвой тревожно. Была только короткая передышка. Когда на улице темно и я возвращаюсь с почты, ничего не получив, я плачу. Какие-то невидимые люди, холодно, темно. Плачу и по ночам.

На Москву наступают, как будто довольно успешно. С Ростовом плохо. Как все рушится. Самый худший фронт выпал Боре.

Ночь. Началось 26 декабря, 8 лет нашего брака. 8 лет! И за это время я все больше любила Борю. Если ты жив… Как это страшно. Помнишь ЗАГС?.. А потом все эти глупые гости? Если нам суждено еще раз справлять эту дату, мы будем только вдвоем, как тогда в «Астории». Как ужасно, что я не сделала тебя счастливым, а ведь могла. Сколько я тебя мучила. Все показное — отпало, осталось ужасное горе. Лучше поскорей узнать правду. Но как умереть? Наша соседка в Москве повесилась. Сын Олеши [54] выбросился из окна. Ни то, ни другое я не сумею. Надо придумать сейчас. В общем, несчастливую жизнь мы с тобой прожили.