Ян Гус

Именно это позволило ей править верующими в своих собственных интересах и в интересах светской власти, охотно поддерживавшей выгодную для них политику церкви. Так церковь усиливалась в политическом отношении, богатела и укрепляла свое положение. Огромные материальные богатства, принцип непререкаемости авторитета, в котором никто не смел усомниться, и учение о неизменности порядка в мире, созданного по воле божьей, — вот три краеугольных камня, на которые опиралась римская церковь.

И против этой-то сильнейшей державы мира ополчился Гус!

Только в самом начале своей борьбы мог он рассчитывать на поддержку университета и королевского двора. Церкви удалось вскоре лишить его этих союзников и обезвредить их. Под конец Гусу остались верны лишь несколько самых смелых друзей, бессильных поодиночке — как Иероним! — и большая община его слушателей из народа, у которых уже и подавно не было средств защитить его. Так в столкновении со страшным противником Гусу оставалось надеяться исключительно на свои собственные силы.

Это был поединок маленького безоружного Давида с тысячью всемогущих Голиафов.

И в этом поединке Гус победил!

Церковь и ее союзники — феодалы — физически уничтожили Гуса. Но перед мыслью его, неустрашимой, нетленной, они капитулировали. Капитулировали тогда, когда дух Гуса, его слова и борьба стали духом, словом и борьбой тысяч людей, чье право на жизнь с самого начала было той почвой, на которой возросло учение Гуса.

Через семнадцать лет после смерти магистра Яна феодальному миру пришлось отбросить меч, выбитый из его рук гуситами, и смиренно согласиться на то, в чем было отказано Гусу. По поручению папы и императора Сигизмунда новый вселенский собор, созванный в Базеле, пригласил в 1432 году гуситов, но уже не для суда над ними, а чтобы вести с ними, как с равными, переговоры и диспуты по тем самым вопросам, за которые был сожжен магистр Ян.

О том, в каком затруднительном положении оказались церковь и Германская империя после неоднократных провалов крестовых походов, ярче всего свидетельствует послание кардинала Юлиана, в котором он умолял папу не чинить гуситам зла. Юлиан возглавлял последний крестовый поход в Чехию, столь печально закончившийся у Домажлиц. Теперь ему было поручено организовать заседание Базельского собора, на которое были приглашены гуситы. Из этого послания видно, что гуситская проблема вышла уже далеко за пределы Чехии и оказывала сильное влияние на социальные отношения во всей Европе и что причины этого движения, грозившего подорвать основы феодального строя во всем мире, носят широкий международный характер.

Юлиан начинает свое письмо с предупреждения, что будет говорить откровенно, «не избегая суровых слов, ибо истинный друг подчас укоряет, но никогда не раболепствует». Затем он обрушивается на тех, кто предпочитает распустить Базельский собор, лишь бы не вести переговоры с чехами: «Если распустить собор, что скажут еретики? Не возмутятся ли они еще больше против нас? Скажут, что мы не решились дождаться их, и как раньше многотысячное войско, так теперь и вся церковь обратилась пред ними в бегство; что не только оружием, но и словом невозможно одолеть их. Не будет ли это как перст Божий и знак того, что их вера правильнее нашей? Не примкнут ли многие к их учению, тем более что они неоднократно и недавно снова распространяли в Германии артикулы своей веры, подкрепляя их текстами из священных книг и жалуясь, что им отказывают в слушании для того лишь, чтоб не могли они правоты своей доказать? (Это намек на манифесты, которые гуситы, пропагандируя свои взгляды, рассылали по всей Европе, вплоть до Англии и Испании) Народы ждут также, что теперь, наконец-то, осуществится долгожданное упорядочение жизни духовенства, чего не умели добиться столько соборов на нашем веку. Велико напряжение во всем человечестве, и только надежда на новый собор держит его в узде; если же она рухнет, то все миряне восстанут на' нас по-гуситски и будут нас истреблять, надеясь тем угодить Богу. Как раз на этих днях жители Магдебурга выгнали своего архиепископа и священников из города, окружили город повозками, как гуситы, и, по слухам, даже просили у них гетмана. Дело сие тем более опасно, что многие соседние города присоединяются к ним. Жители города Пассау также изгнали своего епископа и осаждают его теперь в собственном его замке. Оба эти города расположены поблизости от Чехии, и если они установят с ней связь, а этого можно опасаться, то обретут много помощников и последователей. Между жителями Бамберга и их епископским капитулом также происходят весьма опасные раздоры… Многие феодалы и многие города вдоль чешских границ после бегства наших войск заключили с гуситами перемирие… Я кончил. Может быть, я взывал голосом более резким, чем подобает послушному сыну, однако когда горит дом, дозволено и рабам кричать и будить господина даже вопреки его желанию».

Действительно, горело уже все здание старого мира, занявшись от констанцского костра, и могущественные господа при виде рушащейся крыши волей-неволей смирились ради своего спасения.

Базельский собор, предлагая гуситам переговоры, заранее выдал им такие гарантии свободы выступлений, каких до сих пор никто не видел и не слышал;

«Посланники королевства Чешского и маркграфства Моравского, которые приедут на собор в Базель, смогут свободно и беспрепятственно высказаться перед лицом всего собрания Столько раз, сколько они потребуют, без отлагательств и так, как им будет угодно; собор же не будет уславливаться ни о чем таком, что могло бы помешать их выступлению и ведению дела. В собрании будет отведено им место достойное и прилитое… Все речи, обращенные против них, будут вручены им также и в письменной форме, если они того пожелают… Никакие каноны (церковные законы), декреты, декреталии, статуты, кем бы они ни были изданы, никакие решения, направленные против любых отклонившихся от веры, никакие крестовые походы, ни проклятия, наложенные кем бы то ни было на господ чехов и мораван, в особенности никакие постановления Констанцского собора не должны и не могут каким-либо мыслимым образом помешать им или нарушить гарантии, данные в сопроводительных грамотах, и препятствовать свободе их выступлений… В диспуте о четырех артикулах [36] нелицеприятным судией будут избраны закон Божий и деяния Христа, апостолов и ранней церкви… И смогут они свободно говорить перед собранием, упрекать любое сословие в проступках его и вскрывать пороки, кои заметили».

Какая огромная разница в сравнении с тем, как Констанцский собор обращался с Гусом!

В истории римско-католической церкви еще не бывало случая, чтобы она отказалась от права безоговорочно повелевать и требовать слепого послушания Только гуситы впервые заставили ее это сделать. Итак, в Базеле католическая церковь уступила свое место верховного судьи высшей инстанции — «закону Божьему», библии — и перед этим судией сама заняла место спорящей стороны на одном уровне с гуситами.

Это было первым крупным поражением церкви с самого момента ее возникновения. Она вынуждена была отказаться от одного из своих основных принципов— от принципа непререкаемости авторитета.

Гус первым начал борьбу, увенчавшуюся этой победой.

Откуда взялось в нем столько отваги и силы?

В сущности, на это уже был дан ответ: борьба Гуса совпадала с направлением развития его времени, и за Гусом стояла его правда.

Но что же внушало ему сознание правильности его пути, откуда и как черпал он силу этой правды?

Все это стало возможным единственно потому, что он не утратил тесной связи со своим народом, с массами, как мы сказали бы теперь, то есть с теми людьми, у кого он учился познавать жизнь, к кому он обращался, ради кого боролся. Гус всегда был вместе с народом, был спаян с ним силой любви и всеми своими помыслами, он был плотью от плоти народа, и именно поэтому он мог стать народным проповедником и пропагандистом. Он обладал исключительным талантом проникать мыслью в проблемы своей эпохи, обладал исключительным нравственным и человеческим мужеством; поэтому он стал рупором тысяч.