Ян Гус

Жилище Гуса в Констанце.

Вид констанцской соборной церкви снаружи. (Место сожжения книг Гуса 6 июля 1415 года).

Император Сигизмунд на Констанцском соборе (из хроники Рнхенталя).

Папа Иоанн ХХШ на Констанцском соборе (из хроники Рнхенталя).

Ночью Гус был отведен во временную тюрьму, так как приготовленная для него темница в подземелье доминиканского монастыря еще не была оборудована крепкими цепями и запорами. Через неделю он был переведен туда и провел в ней самые страшные месяцы — до марта следующего года. Доминиканский монастырь был построен на маленьком острове у берега Боденского озера, и зимний холод проникал в камеру через окно и каменные стены вместе с тяжелым зловонием от расположенных поблизости отхожих мест. Неожиданный и крутой поворот судьбы, физические страдания, разлука с друзьями и с внешним миром вообще — все это угнетающе подействовало на Гуса. В этом нездоровом, промозглом помещении он вскоре заболел, его мучила горячка, рези в желудке, зубная боль. Но хуже всего было полное неведение того, что происходит вне стен тюрьмы, какова судьба его тяжбы. Если судить по тому, как с ним поступили, он мог предположить худшее. Одно пугало Гуса: что его уже не выпустят из заточения, никогда не дадут высказаться. Но Гус не терял надежды и начал работать в тюрьме, как только позволила болезнь: он принялся писать свою защитительную речь, объяснение своих взглядов, изложение некоторых вопросов — в глубине своего сердца Гус не терял надежды, что ему удастся выступить на соборе.

И вот однажды открылись двери его тюрьмы, и в камеру вошли посетители, которых ему суждено было отныне видеть очень часто. Это были члены следственной комиссии; папа поручил им подготовить материал к процессу чешского еретика. Комиссию возглавляли два епископа — они-то и руководили всеми допросами, вызывали в камеру свидетелей для очных ставок с обвиняемым.

Гус сначала отказался отвечать; он настаивал на том, что приехал в Констанц не на суд, а для того, чтобы изложить свое учение перед собором. В ответ на это один из комиссаров прочитал ему уже подготовленный смертный приговор; если же Гус не будет защищаться, приговор немедленно вступит в силу. Гусу ничего не оставалось, как прекратить сопротивление, но не для того, чтобы спасти себя, об этом Гус не думал — ему необходимо было получить возможность публично говорить перед собором.

Следственная комиссия действовала с жестокой беспощадностью, она не принимала во внимание физическое состояние узника, ее вопросы напоминали скорее брань и угрозы, и вызовы свидетелей преследовали главным образом ту же цель — запугать допрашиваемого. Среди свидетелей были немецкие профессора, которые после событий 1409 года покинули Прагу и теперь обвиняли Гуса в ненависти к немцам; пришли давать показания и заклятые враги Гуса — его соотечественники. Михал де Каузис, наконец, мог торжествовать. И когда кто-то из свидетелей заявил, что ему нечего сказать против Гуса, де Каузис оборвал его: «Ты еще не знаешь, о чем тебя будут спрашивать, и уже присягаешь, что тебе не о чем говорить? Я готов был бы свидетельствовать даже против родного отца, если бы он совершил что-либо против веры!» Зато другой, поистине «надежный» свидетель охотно заявил: «Хотя я никогда не слышал сто проповедей, но знаю, что он еретик, и скажу все что нужно». И был среди свидетелей… Палеч. Он не поколебался явиться к Гусу — как раз в дни тяжелейших приступов его болезни — и в лицо ему заявить, что «от рождения Христа не было больших еретиков, чем Уиклиф и Гус».

Тем временем друзья Гуса в Констанце всячески старались облегчить его судьбу. Пан Ян из Хлума обивал пороги с охранной грамотой Сигизмунда и показывал ее всем встречным, жалуясь на произвол, совершенный над Гусом. Чешские дворяне позаботились о том, чтобы весть об аресте магистра как можно скорее дошла до Римского короля, и, когда Сигизмунд к рождеству прибыл, наконец, в Констанц, они беспрестанно ему об этом напоминали.

Но в то время Гус не представлял уже такой ценности для Сигизмунда, как до коронации. Римский король, правда, сделал попытку побудить кардиналов считаться с обещанием безопасности, данным им Гусу, но, встретив решительный отпор, поостерегся настраивать против себя весь собор из-за такой мелочи, как собственное слово. Но чтобы не оттолкнуть от себя и другую, чешскую партию, Сигизмунд пообещал добиться публичного выступления для Гуса. Он же устроил так, чтобы Гуса перевели в лучшее, более просторное тюремное помещение. Ни то, ни другое ничего не стоило Сигизмунду, зато для Гуса обещание, что он будет говорить публично, равнялось осуществлению самой заветной мечты. Ведь именно ради того и приехал он в Констанц, чтобы обратиться ко всему миру. Значит, ему будет дано совершить это главное и для него единственно важное деяние! С этого момента все прочие заботы о личной судьбе, о ходе процесса и о его результатах как бы отступили в мыслях Гуса на второй план.

Несколько ослабела и неусыпная бдительность сторожей, обрекавших его на полную изоляцию: Гус мог теперь связаться с миром, правда, пока лишь посредством писем, которые его тюремщики тайно проносили из тюрьмы и в тюрьму. Январем 1415 года начинается ряд писем. Их сохранилось более пятидесяти. Они адресованы панам, сопровождавшим Гуса в Констанц, а также далеким друзьям в Чехии.

Письма Гуса из тюрьмы проникнуты заботой о тех, кому они адресованы, но не о своей судьбе. Он не жалуется на свою долю и в большинстве писем обращается к верным своим с одной лишь просьбой — молиться за него, вернее, за то, чтобы он не утратил стойкости и твердости. И когда он в виде исключения говорит о себе, то всегда уверяет, что он в хорошем настроении, и добавляет: «Не печальтесь обо мне. Кого это может касаться?» Зато как озабоченно он призывает и наставляет друзей, чтобы они дома не устрашились, не поколебались в вере, остались стойкими и бесстрашными, чтобы они не верили клеветникам и тем, кто лжесвидетельствовал здесь, в Констанце, будто Гус еретик. Поэтому Гус часто в своих письмах подробно анализирует свой процесс и обвинения, предъявленные ему, опровергая и отвергая их, — и все для того, чтобы помочь выстоять своим верным. И если в письмах иной раз и прозвучат нотки озабоченности, то это, как правило, озабоченность судьбою других людей! Так, в одном из первых своих писем он запрещает Иерониму, своему верному другу и соратнику, ехать вслед за ним в Констанц, ибо это значит подвергаться опасности; дело в том, что когда-то Иероним обещал Гусу прийти на помощь, где бы тот ни оказался.

Письма Гуса, которые он писал «в темнице сидя, за что не стыжусь», — великое, гордое свидетельство любви, любви к правде и к людям.

Перед этим большим сердцем не устояли даже тюремщики Гуса: из сторожей, ключников и надзирателей они стали со временем его друзьями. Как глубоко характеризует Гуса то, что он, беспомощный узник, находившийся под угрозой смерти, нашел время и душевную силу написать для своих стражников несколько маленьких трактатов, которыми они могли бы руководствоваться в жизни. В одном и в этих трактатов говорилось «О покаянии», во втором — «О грехе», узнав же, что тюремщику Роберту предстоит свадьба, Гус написал специально для него сочинение «О браке».

Тем временем на воле, за стенами тюрьмы, происходили решающие события.

Положение папы Иоанна XXIII ухудшалось с каждым днем. Коллегия кардиналов явно брала над ним верх. И когда папе стало ясно, что ему не удержать за собой престола апостола Петра, он решился на смелый шаг. 20 марта Иоанн, переодетый, бежал из Констанца, надеясь добраться до французской территории, чтобы оттуда распустить собор и начать новую борьбу со своими соперниками.

Когда на другой день весть о бегстве папы облетела Констанц — город и собор охватила паника. Итальянские кардиналы, приверженцы Иоанна XXIII, попытались последовать примеру своего пастыря, торговцы запирали лавки, опасаясь уличных беспорядков, и многие были уверены, что собор разваливается.