Смейся, паяц!

Александра Сергеевна, окончив Академию, работала в редакции «Украинской энциклопедии», заведовала сельскохозяйственным отделом. Ей оставалось несколько месяцев до выхода на пенсию, и при её нынешней, высокой зарплате, пенсия у неё была бы максимальной – сто двадцать рублей. Но в это время надо было устроить на работу племянника Щербицкого, Генерального Секретаря ЦК Украины, поэтому её вызвал главный редактор и потребовал, чтоб она подала заявление об уходе.

– Дайте мне доработать ещё пять месяцев, – попросила она, – тогда у меня пенсия не пострадает.

– С партией не торгуются! – ответил ей этот профессиональный демагог. – Надо, значит, надо!

Она бросила на стол заявление и ушла. Её пенсия уменьшилась на тридцать рублей в месяц, что было ощутимо для пенсионера.

– Зачем вы пошли на поводу у этих сволочей? – упрекал её я. – Надо было принципиально остаться – они не смогли бы вас уволить!

– Унижаться из-за рублей? Да и работать после этого уже не хотелось.

Следующая её должность была – главный агроном Сельскохозяйственной выставки, которая размещалась на огромной территории в несколько десятков гектаров.

Чтобы передвигаться по ней, главному агроному была выделена лошадка с бричкой. Лошадка была старенькая, дряхлая, Александра Сергеевна жалела её, вкусно кормила, никогда не запрягала, а сама, как лошадь, гоняла от павильона к павильону. Но и там она долго не задержалась: из Голландии в Украину впервые завезли прославленные чёрные тюльпаны, которые стоили сотни тысяч долларов. Моя тёща двое суток провела на Выставке, создавая заграничным гостям привычные для них «заграничные» условия. На третьи сутки стали подъезжать чёрные правительственные «ЗИМы» и «Волги» и требовать эти тюльпаны для квартир и особняков. Водители протягивали бумажки с директивами: «Подателю сего выдать». Первых три таких директивы моя наивная тёща порвала, заявив: «Не дам!» Возник скандал, примчался перепуганный директор:

– Вы с ума сошли! Это же из ЦК, из Совмина, из Госплана!..

– За эти цветы народные деньги заплачены, а они их по дачам растаскивают. Не дам!

Как вы понимаете, назавтра она уже там не работала.

Напротив их дома раскинулся огромный ботанический сад с большим количеством теплиц, в них было жарко, душно, влажно. Именно там в последние свои годы работала Александра Сергеевна, окучивала кустики, пропалывала рассаду. Она уже была очень больна: оттёкшие ноги, отдышка, одряхлевшее сердце ещё билось, только благодаря электронному водителю ритма.

– Как вы можете здесь находиться?! – взывал к ней я. – В вашем возрасте! Вам же нельзя!– А что делать, Шурочка? Молодые сюда не идут. А мне цветы жалко.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ГЛАВЫ О МАЙЕ

До того, как мы с Майей начали встречаться, за ней усиленно ухаживал Юра Колодиев, известный в Киеве эрудит и умница… Он предложил ей выйти за него замуж, она уже почти согласилась, но тут появился я и предстоящая свадьба поломалась. Через месяц он позвонил мне и попросил встретиться. Перелистывая и переоценивая своё прошлое, я сейчас особенно чётко вспоминаю, как мы сидели на парковой скамейке и он говорил мне, искренне и проникновенно, чуть нараспев:

– Я вчера дождался её у дома, пытался уговаривать, но увидел её глаза и понял, что это уже бесполезно: там – ты. Прошу тебя, не обижай её, у неё очень трудная жизнь, была и есть. Её обижать – грех. Она очень хороший человек, не огорчай её, пожалуйста!

...

Ах, Юра, Юра! Если бы ты знал, как эти твои слова жгут мою душу сегодня, почти через пятьдесят лет! А тогда, самовлюблённый эгоист-попрыгунчик, я пропустил их мимо ушей, они только пощекотали моё самолюбие: ведь это было доказательством ещё одной моей победы!..

Ах, Юра, Юра! Почему ты не врезал мне по зубам или по печени – может быть, тогда бы твои слова скорее дошли до моего сердца!

У неё, и вправду, была трудная жизнь. Родители, с утра до вечера, погружённые в партийно-советскую деятельность, почти не занимались детьми, обделяя их теплом и заботой. Мамой была Майя. Работая по ночам, она днём занималась хозяйством: из тех грошей, которые ей выделяли на день, покупала минимум продуктов и умудрялась приготовить из них максимум еды. По дороге на рынок, она ещё успевала отнести маленького Борю в детский садик – это тоже вменялось ей в обязанность.

Было ещё две сестры, но старшая Дина, рано выйдя замуж, жила с мужем в Херсоне. Младшая Лена, нервная, издёрганная, была в конфронтации с семьёй: откровенно ненавидела отца и не очень жаловала маму. Единственно, кого она обожала – это Майю, слушалась и подчинялась, Майя была для неё непререкаемым авторитетом. И эту любовь она пронесла сквозь годы, до конца Майиной жизни.

Чтобы поскорей удрать из постылого дома, Лена буквально выскакивала замуж, вскоре расходилась и снова «убегала под венец». И только последний её брак был удачным: она вышла за Сергея Грина, социолога, музыканта, литератора – обаятельного обжору, обожающего много выпить и ещё больше поесть. Бог не дал им детей, поэтому Серёжа был у неё не только мужем, но и ребёнком, забавным и толстым, которого Лена закармливала всю жизнь, делая ещё толще. Когда его живот достигал размера большого полкового барабана, Лена грозно изрекала «Стоп! Хватит лопать! Будешь худеть!» и сажала его на диету, но чтоб не огорчать, «диету» давала в таком количестве, что его живот раздувался ещё больше.

На языке идиш есть прекрасное слово, определяющее хронического неудачника – шлымазл . Таким шлымазлом был их младший брат Боря.

Его первая жена, прибалтийская авантюристка, подцепила его, будучи уже на пятом месяце беременности, в темпе женила на себе, в темпе родила и тут же развелась, повесив на него алименты, которые он платил за чужого ребёнка до его совершеннолетия.

Вторая его жена, хищная провинциалка, приехавшая покорять Киев, уже с готовым ребёнком, тоже быстро женила его на себе, быстро прописалась в квартире у родителей, где жил Боря, и так же быстро развелась.

Она отобрала себе одну комнату, стала приводить сперва покупателей (она спекулировала вещами), а потом и своих новых ухажёров – жить вместе стало невозможно. Родители вынуждены были разменять свою квартиру на две, причём, ей оставили однокомнатную в центре (это было её условие), а сами переехали на край города в малюсенькую двухкомнатную клетушку в «хрущёбе», где и прожили до конца дней своих.

А Боря продолжал жениться. Следующая жена, родив ему дочку, слава Богу, уже от него, тоже развелась, вышла замуж за какого-то музыканта, с которым и улетела в Америку вместе с дочкой, и Боря с тех пор больше их не видел.

Потом он много лет жил ещё с какой-то женщиной, которая, в отличие от предыдущих, долго с ним не расписывалась, до смерти Александры Сергеевны и Ефима Наумовича. И только после этого они расписались, чтобы квартира родителей законно перешла к её дочери. Какова сейчас его жизнь, Лена не знает: живя в одном городе, они не общаются, Боря на приглашения не откликается и по телефону не звонит, очевидно, жена не разрешает.

Майя очень отличалась от брата и сестёр своей духовностью, своей необъятной любовью к окружающим, своим стремлением к знаниям. Она мечтала учиться, хотела сразу после школы поступать в университет, но отец не разрешил:

– Нечего сразу лезть в интеллигенцию – сначала пройди через рабочее горнило, поработай на производстве!

Он устроил её на кинокопировальную фабрику, простой рабочей, в ночную смену: чтобы было потрудней. Трудностей хватало: после ночной смены у неё, как я уже писал, начиналась дневная: Борю отнести в садик, купить на базаре продукты, приготовить обед, ужин, завтрак… Она всё время не высыпалась, а производство было вредным – стало прихватывать сердце. Я уверен: начало её сердечного заболевания – там.