Мёртвая зыбь

Званцев не интересовался покупками, в отличие от своих подопечных, в том числе супругов Ефимовых.

Они обменивались с Володей Лифшицем впечатлениями от города противоречивых цивилизаций.

— Мы привыкли приписывать варварские зверства азиатским завоевателям, сменившим византийских логофетов (генералов), — говорил Званцев, — а эти логофеты имели обыкновение ослеплять каленым железом захваченных пленных, оставляя каждого тысячного с одним глазом. И он вел вереницу державшихся друг за друга, изгоняемых прочь из Византии слепцов, уже неспособных взять в руки меч. Такова была “гуманность” просвещенных византийцев, до которой не додумались современные нацисты с их концлагерями и газовыми камерами, Освенцимами, Бухенвальдами и Бабьими Ярами.

— Мы проплывем по Кельнскому каналу через всю Германию, — заметил Лифшиц.

— Надеюсь, рыбаки по берегам канала не будут грозить нам кулаками, — усмехнулся Званцев.

Проливы Босфор и Дарданеллы остались позади. Корабль с туристами вышел в Эгейское море. Оно, как и небо над ним, поразило Званцева своей завораживающей синевой. Здесь под этим ярким солнцем развивалась древняя античная цивилизация.

Теплоход “Победа” пришвартовался в порте Пирей, откуда туристы на автобусе проехали в столицу Греции.

— Афины! Средоточие древнего эпоса, — взволнованно говорил Званцеву поэт Лифшиц. — Здесь процветали высокие искусства, театр и поэзия в пору, когда другие народы теперешней Европы рядились в шкуры и жили в пещерах.

Подъезжая к городу, Званцев сказал Лифшицу:

— Смотрите, Володя. Городские крыши, как пестрая мозаика, а над ними скала вроде, как с короной, похожей на ферзя с шахматной диаграммы. Бело-желтая, словно отлитая из сплава золота с платиной.

— Это мрамор. И не зубцы короны, а колонны разрушенного храма. Мы обязательно поднимемся к нему, — отозвался поэт.

И через час они уже поднимались по горной тропе, начинающейся с людной улице, полной автомобилей.

Восхождение по долгой и трудной дороге перенесло путников на тысячелетия назад, когда эллины во время священных шествий прежде, чем увидеть божественные строения, проникались ожиданием чуда.

И чудо предстало перед туристами — величественное полуразрушенное здание Парфенона поразило их. В нем таилась какая-то необъяснимая гипнотическая сила, в древности приписываемая богам Олимпа, незримо витающим в Акрополе.

— В чем секрет воздействия на людей этих руин? — спросил поэт.

— Очевидно, в строгой математичности всего окружающего, — предположил Званцев. — 8 колонн на короткой стороне храма, 17, (именно 17 = 8. 2 + 1), по длинному фасаду, и в незаметном глазу наклоне колонн внутрь, скрадывающем перспективу, когда колонны будто разваливаются. Я читал об этом исследование архитекторов.

— Ощущается воздушная легкость строения, не правда ли? Смотрите на этих богинь Добра на фронтоне, изваянных, вопреки заданию Фидия, вместо богинь Зла, самим Сократом, — восхищался Лифшиц. — Не они ли гипнотически действуют на нас?

— Исполинская статуя Девы из чистого золота, работы самого Фидия, истратившего на нее весь золотой запас античной Республики высилась здесь. Когда-то она служила маяком мореплавателям, сверкала в лучах яркого солнца, — рассказал Лифшиц.

— Увы, от нее осталось лишь место, где она стояла, — печально заключил Званцев.

Увлеченные путники не удержались и подобрали под ногами кусочки мрамора, остатков сооружений Акрополя, не подозревая, что в ночное время сюда привозят из карьеров самосвалы битый мрамор, чтобы удовлетворить запросы туристов, приносящих Афинам немалый доход. Давно исчезнувшие боги Олимпа продолжают привлекать к себе туристов со всех стран света.

— Боги Олимпа! — восторженно воскликнул поэт. — Сколько превосходных сюжетов получили мы от наивных, но поэтических верований эллинов.

— Да, — согласился Званцев. — Первый из них: Зевс-Громовержец, силой воцарившийся среди богов. Неистовый сластолюбец, зорко высматривающий для себя земных красавиц.

— А его супруга Гера, величавая и непреклонная, божественная гонительница всех детей, рожденных от прелюбодеяний державного супруга, в том числе и несравненного Геракла, — в тон поэту продолжил Званцев экскурсию в мифологию.

— А бог Света, — увлекся Лифшиц, — враг Зла, златокудрый, сияющий, порой жестокий Аполлон с серебряным луком и золотыми, не знающими промаха стрелами.

— И Афродита, богиня любви, воплощение женской красоты. Мы увидим ее в Парижском Лувре. Я был очарован там Венерой Милосской двадцать лет назад. Она выйдет к нам как бы из морской пены.

— Можно поражаться поэтической фантазии древних греков, породившей множество богов, отражающих многогранность человеческой сущности. Их мифы воспроизводят саму жизнь, которой противостоит брат Зевса Аид, правящий скорбным царством теней.

Глава вторая. 13-й подвиг

Герой взошел сам на костер.

К Олимпу руку он простер.

В огне сверкнула колесница

И унесла его, как птица.

Советские туристы спустились из Акрополя на улицы Афин, древнейшей из столиц Европы, казалось, ничем не выдающей своего многотысячелетия, но…

На углу переполненного машинами проспекта стоял продавец губок, величественно запрокинув седую голову, словно рассматривая видимый отсюда Акрополь. Он держал на плече палку с ворохом похожих на детские воздушные шарики настоящих, а не поддельных, губок, собранных с морского дна божественно сложенными ныряльщиками.

Задержавшись на перекрестке, Званцев с Лифшицем все еще говорили об античных богах, вспомнив их борьбу с титанами за власть над миром. О том, как они влюблялись, рожали детей и вели вполне человеческий образ жизни. Следили за людьми, помогали героям, и великого героя Геракла сделали бессмертным.

— Рад, что наши древние боги занимают вас, — на чистом русском языке обратился к туристам продавец губок. — Жаль, не вижу вас, мои земляки.

— Но мы перед вами, — начал было поэт, но, спохватившись, понял, что старик слеп.

— Я родился в Колхиде, — продолжал тот. — Жил там на берегу вашего Черного моря и до сих пор своими, уже незрячими глазами вижу Кавказские горы и ту скалу, к которой бегал еще мальчишкой, ту самую, к которой был прикован Прометей.

Он говорил об этом, как о чем-то бесспорном, несомненном, даже обыденном воспоминании детства:

— Я мог бы многое рассказать вам о Колхиде, о золотом руне, об аргонавтах, об Одиссее, о Геракле.

Старый грек заинтересовал писателя и поэта.

— Вы давно перебрались на родину? — спросил поэт.

— На родину предков, — поправил старик и с горечью добавил: — Отсюда виден Акрополь, но не видна наша с вами родина.

— Вы тоскуете о ней?

— Потому и заговорил с вами, услышав знакомую речь.

— А мы под впечатлением Парфенона. Какой непревзойденный гений создал его? — спросил поэт.

— Великий зодчий и ваятель Фидий, друг Перикла, оратора и воина, мечом и словом подчинивший себе всех. Но, увы, уже без него, — вздохнул старик. — Гениальный зодчий по навету врагов, приписавших ему хищение золота с его статуи Афины в Парфеноне, умер в тюрьме. Но разве найдется в мире столько золота, чтобы оплатить его бессмертные творения?

— С вами интересно говорить, — признался поэт.

— Я мог бы рассказать много интересного, чего почти никто не знает.

— Может быть, мы пройдем в кафе напротив? — предложил Званцев.

— О нет, почтенные гости! Там брачное кафе. Туда приходят только люди, желающие вступить в брак, познакомиться. Боюсь, что нам с вами там делать нечего. Я проведу вас в другое место, — и он двинулся по тротуару.

Друзья шли за ним, видя как колышется связка губок на палке. Подошли к кафе с вынесенными на тротуар, как в Париже, столиками.

Усатый официант усадил их за один из них.

Путники, скинувшись своей туристской мелочью, хотели угостить своего спутника. Но он запротестовал. Сказал несколько певучих слов кельнеру и тот исчез.