Ведомые Дракона

При подходе к аэродрому летчики приняли все меры предосторожности. Зашли со стороны солнца, на большой высоте и скорости. Но как только снизились и начали фотографировать, на них неожиданно сверху свалились четыре "мессершмитта". Видимо, они дежурили неподалеку от аэродрома. Летчикам пришлось принять бой - неравный и в невыгодных условиях. Вести его долго было, конечно, нельзя: мало горючего.

- Кацо, уходим к Неману, - скомандовал Федоров, когда натиск фашистов на какое-то мгновение ослаб.

Увертываясь от вражеских пушечных очередей, летчики устремились к реке, надеясь прикрыться ее крутыми берегами. А к гитлеровцам подошла еще одна пара "мессершмиттов". Может быть, это и помогло нашим летчикам добраться до Немана. Решив, что победа близка, каждый из фашистов намеревался сам одержать ее, мешая вести бой другим.

Вот и Неман. Федоров и Сухоруков снизились до самой воды и пошли вдоль реки на восток. Крутые берега затрудняли действия фашистов, не позволяли им выполнять боевой маневр и прицеливание. Так "мессершмиттам" и не удалось расправиться с нашими разведчиками.

Когда Федоров и Сухоруков произвели посадку, мы не могли скрыть своего удивления. "Яки" представляли жалкое зрелище. Сорванная во многих местах обшивка фюзеляжей, большие пробоины в крыльях, изуродованные стабилизаторы и элероны, поврежденные воздушная и гидравлическая системы. Благополучно вернуться на таких самолетах, да еще совершенно невредимыми, - что может быть убедительнее характеристики мастерства, смелости, находчивости и решительности летчиков Федорова и Сухорукова.

* * *

Наступил сентябрь. А осень до Прибалтики еще не добралась. Солнце немилосердно палило землю, куда-то запропастились дожди. От духоты и пыли можно спрятаться только у Немана. Золотистый прибрежный песок, приятная прохлада воды, обилие рыбы и раков... Лишь изредка пользуемся добрыми природными прелестями. Вылетать приходится по нескольку раз в день, хотя наземные войска перешли к обороне и начали подготовку к новому наступлению. К наступлению через границу фашистской Германии.

Как-то в первых числах сентября командиров эскадрилий вызвали в штаб полка. Мы в недоумении: вместо запланированного сопровождения штурмовиков совещание. Нас уже поджидают замполит Пасынок и начальник штаба полка Лепилин. Здороваются, приглашают садиться.

- А ну-ка разверните свои карты, - говорит Пасынок и заговорщически улыбается, ожидая, когда мы выполним его распоряжение. - Есть на них Брест и Львов?

- Брест есть, а Львова нет, - отвечаем, а сами думаем: почему такой интерес к столь отдаленным местам?

- Тогда, Егор Ефремович, - обращается он к Анкудинову, - распорядитесь, чтобы получили карты в штабе дивизии.

Входит командир полка. Все встают. Попов спрашивает Пасынка:

- Они знают, зачем собрались?

- Нет еще.

Попов не спеша садится, развертывает карту.

- По распоряжению Ставки, - говорит он, - наш корпус перебрасывается в район Владимира-Волынского. Вылет - завтра на рассвете. Промежуточные аэродромы будут сообщены вам через два часа. А сейчас - готовиться к перелету...

Итак, мы перелетаем на новый фронт. Да на какой! На тот самый, войска которого нацелены в самое сердце фашистской Германии. Летчики не скрывают своей радости: им доведется сражаться на решающем направлении войны и быть участниками событий, которые наверняка займут видное место в истории человечества.

На главном направлении

1

Владимир-Волынский встретил нас доброй погодой. И сюда еще не добралась осень, хотя сентябрь уже подходил к концу.

- Бабье лето не хочет обижать мужчин, - шутил Пасынок. - Надо дорожить, орлы, такой заботой...

Хорошая погода позволила нам привести в порядок самолеты, освоить район базирования и приступить к тренировочным полетам с молодыми летчиками. Но вскоре она начала портиться. Небо все чаще заволакивалось тучами, гремел осенний гром, надоедливо моросил дождь. Тогда мы стали тренировать наши старые кадры в сложных метеорологических условиях. Этот опыт в дальнейшем нам очень пригодился.

В начале октября командование корпуса организовало во Владимире-Волынском дом отдыха для летчиков. Недели две мы пробыли в необычной обстановке. Все напоминало довоенное время: тишина, уютная столовая, клуб и мягкие постели. В таких условиях было, разумеется, нетрудно, как выразился, Машенкин, "подремонтировать нервишки".

Как только мы возвратились из дома отдыха, меня вызвал майор Попов.

- Думаем назначить вас штурманом полка, - сказал он. - Как на это смотрите?

Предложение было неожиданным для меня. Не хотелось расставаться с эскадрильей, которую полюбил. Да и летать в новой должности пришлось бы меньше.

- Отрицательно смотрю, - ответил я и изложил свои соображения.

- Но вас рекомендует командование дивизии, - возразил Попов. - Вам оказывают доверие, а вы...

- Тогда придется согласиться, - ответил я без особого воодушевления. Только прошу разрешить летать на боевые задания с первой эскадрильей.

- Разрешаю. Принимайте хозяйство у Анкудинова.

Так я стал штурманом полка. Одновременно продолжал руководить эскадрильей, поскольку нового командира туда пока не назначили.

Через несколько дней в полку появился невысокий худощавый капитан с залихватскими усиками. Он выглядел, как перед парадом, в своем отутюженном костюме и начищенных до блеска сапогах.

- Капитан Джабидзе, - отрекомендовался офицер. - Назначен командиром первой эскадрильи.

Пижон ты тбилисский, хотелось сказать. Ишь вырядился, а, спрашивается, зачем? Здесь не проспект Руставели. Но ничего такого я, конечно, ему не сказал, и, как потом подтвердилось, сделал правильно. Давид Васильевич Джабидзе оказался на редкость аккуратным, подтянутым человеком и отличным товарищем. Он всегда выглядел так, как в день прибытия. Мы невольно стали равняться на него, хотя и безуспешно. Никто из нас не мог добиться такого шика.

- Солдат, душа мой любезный, должен быть картинкой, - говорил Джабидзе. - Защитнику Родины не к лицу неряшество.

Давид Васильевич очень быстро нашел общий язык со всеми. Через месяц мы считали его уже своим человеком. Я радовался, что моя бывшая эскадрилья попала в такие надежные руки.

Джабидзе пришел к нам с солидным боевым опытом. Сражаясь в небе Ленинграда, он проявил себя смелым и решительным воздушным бойцом. Однажды, например, ему и еще двум летчикам пришлось вступить в бой с пятнадцатью вражескими самолетами. Схватка была напряженной. И наши ребята, несмотря на пятикратное превосходство противника, сумели выйти победителями. В том поединке Джабидзе не только подбил вражеский бомбардировщик, но и заставил его сесть на ленинградский аэродром. А ведь сам он был тяжело ранен.

После госпиталя Джабидзе попал в наш корпус, в соседнюю дивизию. Здесь он тоже умело и храбро сражался с врагом. Как-то четверка истребителей, в которую входили Давид Джабидзе и Спартак Маковский, встретилась с двадцатью бомбардировщиками противника и шестью "фокке-вульфами". Советские летчики смело ринулись в атаку. Одна пара связала боем вражеских истребителей, а другая - обрушилась на бомбардировщиков. В ожесточенной схватке Джабидзе и Маковский сбили по два самолета противника. Остальные, ошеломленные дерзкими атаками советских летчиков, беспорядочно сбросили бомбы и повернули назад. Врагу не удалось нанести удар по нашим войскам.

Теперь вот этого бесстрашного воздушного бойца выдвинули на должность командира эскадрильи. Наша полковая семья получила хорошее пополнение.

* * *

В последнее время я перестал получать письма от матери, которая жила с младшим сыном в деревне под Уманью. Она перенесла тяжелую фашистскую оккупацию, чувствовала себя плохо, и ее молчание меня встревожило. Я попросил краткосрочный отпуск. Командир разрешил, но с условием, что я возьму с собой сержанта Кличко, которого тоже на несколько дней отпустили к родителям. Такой попутчик меня вполне устраивал: вдвоем путешествовать веселее, тем более с бортовым механиком...