Самсон. О жизни, о себе, о воле

Я вдруг понял, что никакой спасительный вентиль не откроется и что для меня уже все кончено. Яростно отплевываясь от воды, я не выдержал и заорал, громко, истошно, что было сил, напрочь срывая голосовые связки. Разрывая кожу на руках и проявляя настоящие чудеса гибкости в затекших конечностях, я попробовал продрать руки кверху. Когда мне это не удалось с первой попытки и лицо впервые целиком скрылось под водой, я постарался с помощью рук приподнять свое тело чуть выше, чтобы можно было дышать. Глотнув воздуха, я предпринял вторую попытку вытащить руки наверх. И вдруг у меня получилось. Это была победа. Теперь можно было упереться ладонями в стены и без проблем продержаться на плаву, находясь в воде лишь по плечи. В таком положении, перебирая руками, я мог оставаться до конца. До той самой секунды, когда в стакане больше не останется ни глотка выдавленного через вентиляционное отверстие в потолке воздуха и уровень воды поднимется до мерцающей над головой лампочки. Тогда произойдет короткое замыкание и я получу смертельный удар током.

Но ничего этого не случилось. Достигнув верхней части дверного косяка, уровень воды стал прямо на глазах падать. То ли наблюдавший за всем происходящим за дверями сержант понял, что последнее слово осталось за мной, так как я все же смог освободить руки, то ли именно на этом этапе заканчивалась пытка; но через некоторое время, когда в забранной решеткой дырке в полу исчез последний литр воды, дверь в камеру распахнулась. Не в состоянии больше управлять своим телом я, вконец обессиленный и промокший до нитки, рухнул прямо под ноги недовольно скрививших свои поганые рожи сержантов. В моей голове заезженной пластинкой крутилась только одна мысль – я победил!

Я чувствовал, как сержанты, подхватив меня под руки, долго волокли по коридору, затем, матерясь, поднимали по железным ступенькам. Где-то вдали послышался скрип открываемой двери, и меня втащили в камеру. «Наконец-то хоть теперь меня оставят в покое и дадут отдохнуть», – подумал я сквозь туман сознания. Но это было не так. Сержанты не собирались уходить. Они о чем-то договаривались, но о чем точно, я не слышал. Потом один из них ушел, а второй, судя по запаху, закурил. Вскоре послышались шаги.

– Нашел?

– Вот какой-то ремень от брюк, больше ничего нет.

– Ладно, сойдет. Сейчас такую «ласточку» забацаем – до могилы, падла, не разогнется.

После непродолжительной возни сержанты схватили меня за руки, вытянули их вперед и, надев на них петлю из кожаного ремня, рывком завели назад за плечи. Следом, натянув ремень до предела, накинули мне на щиколотки петлю-удавку. «Ласточка» была готова. Раньше я только слышал о таких нечеловеческих методах, и вот теперь пришлось это испробовать на себе самом. Сильный удар по ребрам был завершением очередной экзекуции.

– Посмотрим, как ты теперь запоешь.

Дверь с грохотом закрылась, и я снова остался один на один со своей болью. Все повторилось в точности, как и в первый раз. Сначала боль во всем теле усилилась до предела, потом пропала чувствительность, а в конце отключилось сознание.

Сколько прошло времени, я не знаю. Похоже, на тот момент его для меня вообще не существовало; но вот наступило мгновение, когда я все же очнулся от того, что меня обдало чем-то холодным. С невероятным усилием я открыл глаза и первое, что увидел, это были до блеска начищенные ботинки, стоявшие в шаге от меня. Вокруг образовалась целая лужа, а по лицу стекали капли воды. Я понял, что меня окатили из ведра холодной водой, приводя в сознание. Чисто машинально я попробовал пошевелить руками и сразу понял – я уже не был связан ремнем. Однако тело, отвыкшее от нормального тока крови, отказывалось слушаться. Жизнь нехотя возвращалась в одеревеневшие конечности. Сил подняться на ноги совершенно не было. Да и, если честно, не хотелось этого делать. Единственным желанием на тот момент было отлежаться и прийти в себя.

– Доброе утро, герой недоделанный! Как самочувствие? Жалобы есть? А вопросы? – слегка наклонившись, спросил длинный сержант.

– Есть один вопрос, – кривясь от боли, ответил я.

– С удовольствием послушаю. Валяй.

– Сколько тебе до пенсии осталось?

– По выслуге лет – всего восемь, – не до конца понимая смысл заданного вопроса, все же ответил сержант и тут же добавил: – А тебе это зачем?

– Ничего. Просто ты не доживешь до нее. Сдохнешь. Такие, как ты, долго не живут.

Следом последовал удар ногой в грудь, и с моих губ полетели капли воды вместе со сгустками крови.

– Хлебало захлопни, червь поганый! – заорал сержант, нанося мне удары по туловищу.

Его ботинки врезались мне в живот, и я уже чувствовал, что от нехватки дыхания вот-вот потеряю сознание, как вдруг со стороны коридора донеслось:

– Отставить, сержант!

На пороге камеры выросла фигура самого начальника КПЗ, а за его спиной маячил следователь Сомов.

– Это что еще за самоуправство?! Поднимите его живо! – скомандовал начальник, сдвинув брови. – Уроды, мать вашу ети…

Сержанты поспешно схватили меня и придали телу вертикальное положение.

– Фамилия? – оглядев меня с ног до головы, спросил начальник.

– Кузнецов, – еле слышно ответил я, скрывая, насколько мог, боль во всем теле.

В тот момент мне очень не хотелось выглядеть физически разбитым человеком. Тем более показывать это следователю, который пытался поймать в моем взгляде хоть какой-то намек на слабость.

– Ничего не хочешь мне сказать? – спросил начальник.

– О чем? – усмехнулся я, понимая, что он имеет в виду.

– А ты, можно подумать, не знаешь? – Тот покосился на следователя Сомова и тут же, хитро прищурившись, добавил: – По поводу вашего недавнего разговора с товарищем следователем.

«Какой дешевый спектакль они тут передо мной пытаются разыграть? Сначала изображают из себя справедливых начальников, а ведут все к одному… Нет, граждане легавые, ничего у вас не получится» – подумал я.

– Пошел ты, – процедил я и отвернулся.

Услышав это, начальник весь побагровел и открыл было рот для ответа, но у него ничего не получилось. Как рыба, барахтающаяся на берегу без воды, он открывал и закрывал рот, не произнося ни звука. Слова застряли в его горле. Резко повернувшись на каблуках, он вышел из камеры.

– Твое счастье, что за тобой уже автозак прибыл. Вот, распишись, – следователь протянул мне какие-то листки. – Вы, Кузнецов, обвиняетесь… – дальше шли несколько статей, по которым меня якобы обвиняли и за которые мне действительно могли впаять не меньше десяти лет. – Так как существует реальная возможность, что, находясь на свободе, вы будете оказывать давление на потерпевших, а также из опасений, что вы можете скрыться, принято решение до суда заключить вас под стражу и направить в следственный изолятор. Подпишите!

– В очко себе затолкай эти бумажки! Не буду я ничего подписывать! – напоследок ответил я и сплюнул себе под ноги. – Я с тобой еще встречусь, крыса. Пусть даже через десять лет.

– Если бы вы, гражданин Кузнецов, знали, сколько раз за годы работы я слышал подобные угрозы со стороны задержанных, то, наверное, не стали бы меня этим пугать. Вы ведь видите, что я до сих пор жив и здоров.

– А я тебя не пугаю. Я тебе говорю, как оно будет.

На этом наш разговор со следователем закончился, и мое пребывание в КПЗ завершилось, поскольку меня, заковав в наручники, повели к автозаку…

По прибытии в тюрьму меня сразу изолировали ото всех остальных, посадив в «стакан». Я понял, что мое «исправление» будет продолжаться и здесь. После всех тюремных процедур меня наконец-то решили отправить в камеру. Где-то в душе я был рад побыстрее упасть на шконку и хоть немного отдохнуть. Но на самом деле все произошло совершенно иначе…

Ближе к вечеру меня забрали из «стакана». На попытки поинтересоваться, почему меня не конвоируют со всеми остальными, постовой только пожимал плечами:

– Ничего не знаю. Приказали, я исполняю.

Наконец, остановившись в одном из продолов, он передал меня другому постовому, который, в свою очередь, должен был отвести меня в камеру. Новым постовым оказался неприятный тип с одутловатым лицом, который, пренебрежительно посмотрев на меня, спросил: