В памяти и в сердце

Отлучался я с передовой за эти месяцы во второй раз. Первый раз был на совещании у комдива. Иду. День солнечный, теплый. Благодать. А на душе все равно тревога: вдруг противник начнет атаку и постричься не успею? А оброс уже дико. Не идет из головы шутка, которой сопроводил меня Анисимов:

— Вот ты уходишь, а чем черт не шутит: нагрянут на нас немцы, а тебя нет! Наскочишь на заградотряд, подумают: сбежал, струсил. Хоть пулям навстречу, но беги к нам. Только к нам! Смотри же!

Я, правда, ответил, что пока судьба удачами меня не обходила, надеюсь, и на этот раз не обойдет. Но на душе все равно было нехорошо.

В хозяйственном взводе меня все знали. С ходу дали мне ведро горячей воды, и я выстирал гимнастерку, брюки и пилотку, тоже пропитанную потом и грязью. Выстирал и нижнее белье. Все развесил на кустах и в ожидании, когда одежда моя высохнет, голышом улегся на траве. Неожиданно послышались два выстрела немецкой пушки. Снаряды упали где-то в расположении нашего батальона. Это меня насторожило. Я встал. Может, натянуть на себя все мокрое и бежать к своим?.. К счастью, новых выстрелов с немецкой стороны не последовало, и я снова лег на траву. Вскоре белье мое высохло, я оделся и не узнаю себя: все на мне чистенькое, свеженькое. Если б еще погладить... Но тут уж, как говорится, не до жиру... Тем более что через час я снова буду в грязных окопах. Только и удовольствия, пока иду до передовой... Скоро наступила ночь, а в августе ночи темные. Немцы свой передний край освещают ракетами: «повесят» одну, и, пока она горит, светло и над нашим передним краем. Сгорит, «вешают» другую. У нас таких осветительных ракет не было.

Всю ту ночь я провел с Таракановым. Не раз прошлись мы с ним по переднему краю всей роты. В минуты, когда вспыхивала ракета, мы ложились.

Ложиться в только что выстиранной гимнастерке не очень хотелось, но... делать нечего: жизнь дороже. Так всю ночь мы то падали, то вставали, но все пулеметные гнезда обошли. Утром перед завтраком встретил меня командир роты противотанковых ружей лейтенант Сторожук и спрашивает:

— Встречал ночью комиссара полка?

— Комиссара полка? Нет, — говорю, — не встречал.

— А он был здесь. В твоей роте одного солдата спящим на посту застал. Ругал его!

— Игнатьев, — сразу догадался я. — Это он, стервец, на ходу спит! Ну что за солдат!

Гневу моему не было предела: он спит, а ты отвечай за него. Да перед кем? Перед самим комиссаром полка! Вижу, Сторожук сочувствует мне, а мне от этого сочувствия еще больнее на душе. И чтоб хоть немного успокоиться, поделиться своей бедой, пошел искать Тараканова. Был уверен, что он на нашем КП. Иду, досадую. И вдруг слышу голос посыльного из штаба батальона:

— Заботин! Срочно к комиссару батальона!

«Ну, все, закрутилось! — думаю. — Сейчас из-за этого несчастного Игнатьева получу нотацию от комиссара Гришина. А потом и комиссар полка за меня возьмется. Красней перед ним, ищи слова оправдания».

Пришел к комиссару Гришину. Доложился, как положено, стараясь сохранить спокойствие. А Гришин окинул меня взглядом и без всяких предисловий говорит:

— Вот что, Заботин. Иди сейчас в свою роту, сдай старшине оружие, забери свои вещи и иди к комиссару полка.

У меня и ноги подкосились, и лицо, видимо, побледнело. Заметив это, комиссар улыбнулся:

— Не пугайся: он посылает тебя на учебу. Говорит, комиссар из тебя будет отличный. Понравился ты ему: уж больно здорово выступал! Счастливо! Езжай, учись!

Итак, вместо нагоняя столь неожиданная радость. Еду в тыл. Буду учиться...

Попрощался я со своими пулеметчиками. Тараканов вызвался проводить меня в путь-дорогу. Просил после учебы обязательно вернуться в батальон. И я обещал. Надеялся, что мы с ним снова встретимся. Увы! Военные судьбы неисповедимы. Война длилась еще почти три года, но с Таракановым мы так и не встретились. Почти год писали друг другу письма, а потом и эта тоненькая связующая нить оборвалась. Так мы и потеряли друг друга. И с тех пор я ничего уже не знал о своих пулеметчиках; дошли они до Берлина или нет, один Бог ведает.

В тылу

...Небольшая группа политработников, командированных на курсы комиссаров батальонов, расположилась на лужайке у штаба дивизии. Все только что с передовой, все донельзя уставшие. Но все молоды. И стоило нам только оказаться в пяти-шести километрах от противника, как все разом оживились, повеселели. Разговариваем, смеемся, обмениваемся впечатлениями о прошлых боях. А рассказать у каждого было о чем. Здесь, у штаба дивизии, я быстро нашел себе новых товарищей. Первым, кто приглянулся, был младший политрук Илюхин. На вид он моложе всех. И как я после узнал, ему действительно едва исполнилось двадцать. Совсем юноша, а уже с двумя кубиками. Участник многих сражений, был уже и ранен. На фронте с первого дня войны. Едва познакомившись, мы уже не расставались, всюду были вместе — в дороге, на курсах, в строю. Даже койки наши стояли в казарме рядом.

Из штаба дивизии нас направили в политотдел фронта, куда мы прибыли в тот же день. Собралось нас там более ста человек. Назначение получили в одно училище. Встретились впервые, а как давние друзья. Смело смотрим в глаза друг другу, оживленно разговариваем. Никто не сомневается, что после учебы мы получим повышение в должности, станем комиссарами батальонов. Это всех ободряло.

Курсы комиссаров батальонов располагались в городе Спасске Рязанской области. Раньше я никогда о нем не слышал и представить себе не мог, до чего же он неказист. В центре — скелет разрушенного храма, на улицах — ни травинки, всюду песок.

Идешь, нога в нем тонет. Однако после фронта и Спасск показался мне райским уголком. В свободные от занятий часы мы без увольнительной могли уходить куда угодно. О, как же мы были рады этому. В первый же вечер все потянулись в парк, на танцплощадку. После стольких мытарств, ужасов, смертей впервые увидели нежные лица девушек. И как было приятно побыть рядом с ними, показаться им. Увидеть их улыбки. И вот я со своим другом Иваном Илюхиным в окружении девчат. В тот же вечер познакомился с одной, после танцев проводил ее до дома. А девушка-то не из простых, учительница, как и я. Тема для разговора нашлась, конечно, сразу: оба любим свою профессию. И неудивительно, что в следующий выходной я шел уже не в парк, а, как договорились, к ее дому: улица Буденного, 67. И так каждую неделю: два-три вечера мы рядом. Целых полгода, до марта 1943 года мы с нею встречались. Дом в три окна, выкрашенный охрой, стал для меня родным. Мать девушки, Анна Тарасовна, всегда охотно меня встречала. По-видимому, я и ей понравился. Я же на ее дочку наглядеться не мог. А она постоянно улыбается, обнажая целых три золотых зуба. На руке уже — золотые часы. Огнем горят золотые сережки... Пусть я и командир, но родом из глухой деревни. Впервые за свою жизнь подружился с такой умной, интеллигентной и богатой девушкой. Готов был жениться на ней. Но проклятая война продолжалась. Меня ждали на фронте. Я клялся: если останусь жив, вернусь только к ней. Она клялась быть верной мне. Весной 1943-го закончились наши свидания. Я уехал на фронт. Она осталась дома.

Третья поездка на фронт обещает мне должность комиссара батальона. И я еду в надежде: комиссар на фронте — фигура заметная.

Итак, я — комиссар батальона. Нахожусь на самой передовой. Своей новой должностью доволен. И вдруг новость: в армии введено единоначалие, институт комиссаров упразднен. Месяца за два до этого вся армия надела погоны, постепенно стало внедряться старое слово «офицер». У меня вместо трех кубиков, которые были на петлицах, на погоне — три маленькие звездочки. И звание у меня теперь не политрук, а старший лейтенант.

Весть об упразднении института комиссаров для меня была столь неожиданной, что я растерялся. Ведь я только что приехал на фронт, только что вступил в должность комиссара, был полон желания развернуть политическую работу среди солдат, готовить их к новым сражениям. Позади величайшая в истории Сталинградская битва, закончившаяся нашей победой. Рассказывать солдатам было о чем, и вдруг ни политруки, ни комиссары армии, оказывается, не нужны: весь политсостав переквалифицируется в командный. Бывшие политруки рот и комиссары батальонов станут командовать пехотой, артиллерией и танками. Нужно только научить их, подготовить к новой, довольно ответственной работе. Так оказавшиеся не у дел политработники вынуждены были попрощаться со своими товарищами, оставить передний край, окопы и блиндажи и ехать в глубокий тыл. Лично я в конце мая был направлен в Подмосковье. Тут нас собралось довольно много. У большинства ордена и медали, нашивки о ранениях. И погоны кое у кого не с одним, а с двумя просветами. Словом, люди, повидавшие войну. Ищу среди них знакомых, в первую очередь кого-нибудь из тех, с кем учился в городе Спасске. Присматриваюсь к лицам. К сожалению, ни одного ранее мне известного.