Александр Дюма Великий. Книга 1

Остальную часть семьи составляли: «мадам Вилленав, маленькая старушка, в свете необычайно привлекательная, остроумная и образованная, но дома страшная ворчунья» и двое взрослых детей. Сын Теодор, «большой и крепкий малый, в то время автор различных мимолетных стихотворений». Дочь Мелания, тоже поэтесса в свободное время, и несчастливая, как говорят, супруга некоего капитана Вальдора, гарнизон которого квартируется в провинции, что вполне устраивает Александра: уже имея опыт с Аглаей и Луизой Брезет, он полагает себя вполне способным вернуть радость жизни даме, погруженной в меланхолию.

Вместе с Корделье-Делану он идет в «Атеней». Зала переполнена, на трибуне Вилленав, «красивый старик», о чем, бишь, он толкует? «По всей вероятности» речь идет «об исследовании по поводу некой заурядной смерти, которая служила предлогом тому, кто умирал, для помощи живым». Знакомство после окончания лекции, Александр захлебывается от энтузиазма по поводу ее содержания, симпатичный, однако, малый и знает наизусть бессмертную «Релацию о путешествии ста тридцати двух жителей Нанта» и т. д. Вилленав приглашает его зайти выпить чаю. Мелания Вальдор совершенно не во вкусе Александра. «Далеко не красавица», брюнетка, с резковатыми чертами лица, «привидение зловещей худобы», — скажет о ней Виктор Гюго, но в конце концов, тем более, что она на шесть лет старше Александра, ему удается показать ей свое внимание и, церемонно предложив ей руку, он провожает ее из Пале-Рояль на улицу Вожирар, в дом номер 82.

Покончено с неловким и наивным провинциалом, а также с хрупким и трогательным юношей, перед нами серьезный человек, уверенный в своем обаянии, но вместе с тем ранимый и достойно переносящий те трудности жизни, которые у посредственности их круга вызывают раздражение. В конце концов, сударь, у нас всегда есть поэзия, приют утешения и возвышения избранных душ: Мелании казалось, что она может обсуждать данный предмет со знанием дела. К тому же, пользуясь случаем, она была бы счастлива узнать просвещенное мнение редактора «Психеи» относительно нескольких стихотворных строчек, написанных в минуту тоски. Александр трепещет от радости при мысли, что он станет ее первым читателем, и, дабы показать себя достойным этой чести, он предупреждает, что выскажет свое мнение без всякого снисхождения, возможно даже, с той жестокостью, которая и является доказательством уважения к творчеству собрата. Что касается публикации, тут он тяжело вздыхает, он, к сожалению, уже не может быть ей полезен. Да, конечно, финансовое удушье, хотя, если хорошенько подумать, не столько проблемы управления, сколько проблемы бессодержательности этого литературного предприятия заставили его отказаться от журнала. Все было бы иначе, случись ему, наконец, повстречать необыкновенную любовь, абсолютную страсть, источник вдохновения и таланта, ну вот, мы уже пришли, надо пойти проститься с папой.

У Вилленава в коллекции множество автографов Бонапарта и Наполеона, но нет ни одной подписи Буонапарте, что страшно его огорчает. Александр приводит коллекционера в восторг, подарив ему письмо к Генералу, подписанное этим именем. Он просто зашелся от радости: «Именно, именно, посмотрите-ка на это «у»… О! это его «у», нет никаких сомнений. Видите, «29 вандемьера, год IV». Это он!.. Постойте! — Он ищет в папке. — Видите, в этом же году, но в месяце фримере он подписался «Бонапарт, 12 фримера». Значит, как раз между 29 вандемьера и 12 фримера он выбросил это «у»; вот где проясняется великая историческая загадка!»

Отныне Александр с распростертыми объятиями принят на улице Вожирар как отцом, так и в большей степени дочерью, которую он засыпает письмами: «Вы заметили вчера вечером, как велико ваше могущество над моими эмоциями, как легко вам разжечь их или погасить. Я говорю только об эмоциях, чувства не входят в их круг» [42]. На самом ли деле был он влюблен в Меланию? По своему, да. Сам себе режиссер, он не считал себя актером, сохраняющим дистанцию по отношению к персонажу, как об этом ратовал Дидро в «Парадоксе об актере», его роль поглощала его целиком, как Кина, будущего героя «Гения и Беспутства». Мелания нужна ему, чтобы быть принятым в аристократических салонах, которые она посещала и куда не замедлила его ввести. Ему льстит, что ее принимают за его тайную советчицу и покровительницу. Г-н Дюма работает сейчас над «Заговором Фиеско в Генуе», который он рассчитывает вскоре передать в Комеди-Франсез. Мужчина и женщина — литераторы, чета, теоретически платоническая, следовательно, не разрушающая его союза с Мари-Луизой. Мелания замужем, у нее ребенок, и страсть может произрастать в смятении и беспорядке тем лучше, что она никогда не будет опошлена повседневностью. Это генеральная репетиция, в течение всей своей жизни Александр будет проживать сам то, что введет затем в свои пьесы как основные составляющие сюжета.

Вот откуда сила: «О да, я люблю, люблю, люблю, да, этот жар — в моей крови, и сейчас в моей любви неистовства и страсти больше, чем когда бы то ни было» [43].

Им, одним на свете, не была чужда идея побега: «Если бы мог я тебя похитить и бежать от света, я сделал бы это завтра же, презрев любое другое счастье, любое другое будущее. Ибо только в тебе и мое счастье, и мое будущее. Люблю тебя, о моя Мелания, голова моя в огне, и я сейчас ближе к безумию, чем к разуму» [44].

Известно, что ревность может довести до преступления: «Лишь тот познал любовь, кто знает ревность… не так ли? Испытываешь ли ты что-либо подобное, и эти глупцы, обманщики от религии, придумавшие ад с его физическими страданиями, пусть они тоже все это испытают [sic, всепоглощающая страсть несколько заносит автора], но жалок этот ад в сравнении с тем, что я испытываю, видя тебя постоянно в объятиях другого, вот где проклятие, и вот что может довести до преступления, Мелания, моя Мелания, люблю тебя безумно, больше жизни, ибо знаю, что такое смерть, и не могу понять безразличия по отношению к тебе» [45].

Нет ничего лучше для характеристики романтического героя, чем заставить его отбросить условную мораль: «Никто не любит и не уважает мою мать больше, чем я; так вот, я считают предрассудком ту любовь и то уважение, которые предписываются разными народами в отношении родителей. На мой взгляд, и любовь, и уважение должны проистекать не из самого случайного факта нашего рождения от них, а из того, как они с нами обращаются. Должны ли мы питать к ним признательность за подаренную нам жизнь? Но ведь нередко это даже не входит в их намерения, а еще чаще они готовят нам весьма печальное существование» [46].

В презрении к существам обыкновенным может содержаться большая доля карьеризма: «Я пойду за тобой повсюду, я могу войти почти во все ваши салоны, и всем этим равнодушным глупцам даже в голову не придет, что я здесь только ради тебя и с тобой» [47].

Совершенно очевидно, что комические ингредиенты позволяют лучше переваривать возвышенное: «Извини за свободное место [в конце страницы], но мама торопит меня, крича: «Твои яйца сварились, Дюма! Еще немного, и они затвердеют», и как противостоять столь насущной логике? Прощай, прощай, мой ангел. Не волнуйся, мама, если мои яйца затвердели, я съем их с растительным маслом» [48].

Он никогда не отдыхает, не работает только по воскресеньям, и в нынешнем 1827 году, как и в предшествующие, не может участвовать в открытии охотничьего сезона в Виллер-Котре. Тем не менее в сентябре ему удается подцепить Меланию на свой крючок [49]. В один и тот же насыщенный событиями месяц в Одеон приезжают играть английские актеры, а Салон посвящен триумфу романтизма в живописи. Александр не упускает ни одного из этих событий.