Александр Дюма Великий. Книга 1

Что касается Александра, то он счастлив. Он только что добился «большей свободы, так как, собирая сведения о несчастных, обратившихся за помощью, я порою проводил целые дни в странствиях из одного в другой конец Парижа». Если ему и удается урвать несколько времени для собственного творчества, то отнюдь не в ущерб познанию чудовищной нищеты простонародного Парижа. Теснота, отсутствие отопления, антисанитарные условия существования, свирепствующий туберкулез, сифилис, алкоголизм, безработица без всяких пособий или же работа по четырнадцать часов в день, и все равно на жалованье нельзя прокормить семью, старость в тридцать лет, дети в лохмотьях, бледные, рахитичные, с раздутыми животами, расшатанными зубами, изнуренные поносами, смертельно пьяные младенцы, которых оглушают алкоголем, чтобы помешать им орать от голода, поскольку абсент стоит дешевле молока.

Какой контраст с шикарными салонами, в которых он бывает по вечерам, — у Лёвенов, у Арно, а с недавних пор — и у художника Летьера, «старого друга моего отца, к которому мы [с Мари-Луизой] совершенно наугад отправились однажды нанести визит». Летьер, которому Генерал нередко служил моделью, принял их с распростертыми объятиями и пригласил ужинать по четвергам. «Последнее предложение доставило нам большое удовольствие. Открою тайну! Мы все еще пребывали в ситуации, когда ужин вне дома приносил существенную экономию средств».

В салоне у Летьера бывают преимущественно прежние бонапартистские знаменитости — Гойе, возглавлявший Директорию, академик Андрьё, доктор Деженет, «старый распутник, очень остроумный и страшно циничный», Ларе, другой врач, художник Реньо. Над этими доблестными стариками царила мадемуазель д’Эрвийи, будущая супруга доктора Ганнемана, изобретателя гомеопатии. И хотя мадемуазель д’Эрвийи была высокой и стройной блондинкой, Александр не торопился вступить в соперничество на этом поприще с Летьером, любовницей которого она была, так как красавица не испытывала ничего, кроме презрения, к бедным молодым людям, «то был холодный ум и сухое сердце при исключительной целеустремленности», и, стало быть, был зелен виноград.

Прошагать весь день по Парижу, чтобы заполнить анкеты на дому, вернуться в канцелярию, чтобы переписать их начисто, поскольку Александр отнюдь не легкомысленно относится к нищете других, два вечера в неделю по-прежнему посвящать «портфелю» в Пале-Рояле, бывать в салонах, где он принят, интриговать, чтобы быть принятым в другие, еще закрытые для него, поддерживать отношения с друзьями, завязывать полезные знакомства и превращать их в дружбу, если позволяют финансы, как можно чаще посещать театры, готовить новые номера «Психеи», — только могучее здоровье позволяет Александру при всем при этом уделять время чтению и писанию.

Он решил вложить капитал в театр и занимается этим, продолжая работать над «Фиеско» и пытаясь, впрочем, безрезультатно, вернуться вместе с Сулье к работе над «Шотландскими пуританами». Параллельно он продолжает свое драматургическое воспитание, выискивая у великих секрет их бессмертия: «Я взял одного за другим гениев, имена которым — Шекспир, Мольер, Корнель, Кальдерон, Гёте и Шиллер; как трупы на камнях амфитеатра, я разложил их произведения, и ночами напролет со скальпелем в руках я проникал в самое сердце в поисках источника жизни и секрета кровообращения. И мне открылось, наконец, с помощью какого дивного механизма запускали они в игру нервы и мускулы и каким искусным способом лепили они эту разнообразную плоть, покрывающую костяк, всегда один и тот же». Теперь оставалось лишь неустанно трудиться, чтобы набить руку.

Все реже он пишет у Лауры. Постоянно этот ребенок, пусть и его сын, который путается под ногами, требует внимания и, не получая его, начинает орать, мешая сосредоточиться и провоцируя на крайнюю реакцию. Тот раз, когда Александр позволил себе обойтись с ним грубо, он испытал такой жгучий стыд, что стал приходить сюда лишь ненадолго, принося какой-нибудь гостинец, дыню, например. Только дома он продуктивен, ободряя Мари-Луизу, если ему удается освободить часть дня от социального обеспечения, рассчитывая, что она разбудит его в полночь, если, измученный «портфелем», уставший после спектакля или салона, он приляжет вздремнуть. Она стережет его сон, как прежде, когда они спали на одной кровати, прислушиваясь к его дыханию, улыбаясь, когда ему случается всхрапнуть, он по-прежнему ее маленький мужчина, принадлежащий только ей, верной ему навеки, даже если он и ввязывается в авантюры с гризетками, не имеющие серьезных последствий. В назначенное время она нежно будит его, целует, он открывает глаза, улыбается ей, и она идет спать, оставив его в постели. Ибо он работает лежа и на всю жизнь сохранит «запрокинутый почерк», которым написаны его драмы в ночной тиши при свете свечи. Прямой переход от сна к вымыслу приводит иногда к созданию шедевра.

Перестала выходить «Психея»: подобно многим другим литературным журналам и независимо от того, в какое историческое время они выходят, у нее оказалось больше авторов, чем читателей. Впрочем, через пару лет она возродится на несколько номеров. В апреле 1827 года Карл X и правительство Виллеля попытаются издать «закон любви и справедливости» (sic), касающийся прессы и облагающий непомерным налогом (один франк с экземпляра) каждую напечатанную страничку, будь это даже простое извещение. Вызвавший всеобщий (а не только у оппозиции) крик негодования «закон вандалов» [39] приписывается рассудительному автору «Гения христианства», и палата пэров отказывается утвердить этот проект, который Виллель вынужден был взять обратно восемнадцатого. «И тогда бурная радость охватила Париж; дома, казалось, сами выталкивали своих жителей на улицу; люди подходили друг к другу с веселыми лицами, пожимали руки; типографские рабочие бегали по бульварам с криками «Да здравствует король!», и ветер расправлял складки их белых знамен, а вечером весь город вспыхнул иллюминацией».

Само собой разумеется, что «Да здравствует король» звучало лишь в насмешку, ибо демонстрация типографских рабочих была разогнана с редкой жестокостью. 29 апреля супер-король проводит парад Национальной гвардии на Марсовом поле. Он встречен возгласами: «Долой министров! Долой иезуитов!» Эти крики исходили в особенности из рядов второго, третьего, пятого, седьмого и восьмого легионов, то есть из рядов финансовой аристократии и мелкой буржуазии. В тот же вечер Национальная гвардия была расформирована.

На следующий день алжирский дей снова вызывает к себе консула Деваля. Начиная с XVI века Франция владеет на алжирском побережье предприятиями, занимающимися сбором кораллов. В 1819 году дей увеличил арендную плату, но на протяжении ряда лет Франция ее не платит, делая вид, что не замечает этих требований. 30 апреля 1827 года Деваль снова просит отсрочки. Потеряв терпение, дей указывает ему на дверь движением своего веера. Французская колония должна покинуть страну, а предприятия на побережье подвержены разрушению. Тогда Виллель посылает вдоль алжирских берегов шесть военных судов, однако не осмеливается на более решительные действия, опасаясь реакции Англии и России.

Это начало войны в Алжире Александр полностью проглядел. В мае он занят в основном осадой нового салона — семейства Вилленав. Его ввел туда поэт Корделье-Делану, и вот вам польза от публикаций собратьев в «Психее». Он наводит справки о семействе: всегда полезно знать нравы животных, прежде чем начать охоту.

Глава семьи Гийом Вилленав, литературная знаменитость, из тех, кто формирует общественное мнение, не будучи лично причастным к литературным забавам. Напрасно будет рыскать Александр в поисках полного собрания его сочинений, ему удастся раздобыть лишь вышедшую в 1794 году брошюру «Релация о путешествии ста тридцати двух жителей Нанта, посланных в Париж революционным комитетом Нанта» [40]. Вилленав был в их числе. Ибо, отказавшись от своей сутаны, он стал тогда революционером до такой степени, что был назначен заместителем общественного обвинителя в Нижней Луаре. Заподозренный Карье в умеренности своих действий, он был арестован и выслан для суда в Париж вместе с другими жителями Нанта. 9 Термидора спасло ему жизнь [41]. Александр потирает руки: вот и тема для разговора. А что же сталось потом с этим вновь обращенным якобинцем? Он вернулся в лоно церкви и возглавил «Журнал для священников». В настоящий момент он читает в Пале-Рояль, в «Атенее» курс литературы, и «весь Париж» устремляется туда в страстном желании услышать «все, что в салоне показалось бы невыносимо скучным, а в «Атенее» было просто скучным». Александра это не слишком беспокоит: можно ведь прийти и не слушать! А как обстоит у Вилленава со страстями и пороками? О, это домашний тиран, ярый библиофил и неистовый собиратель автографов. Ну-ка, ну-ка, надо посмотреть, не сохранилось ли в архиве Генерала какой-нибудь протухшей тарабарщины, годной для приманки библиотечной крысы.