Смерть титана. В.И. Ленин

Надо сказать, что у народнического направления имелись очень сильные союзники. Самым парадоксальным из них, хотя формально не связанным с направлением, был великий писатель граф Лев Николаевич Толстой, о котором я много позже скажу, что он был «гениальным художником и никуда негодным философом». Так оно по сути и было. Надеюсь, что эти слова запомнит не одно поколение. Я тоже умею отделять свои интересные мысли от проходных. Именно как гениальный художник Лев Толстой и предсказал революцию. Именно он, кажется, в 1886 году сказал, что если проблема бедности в России не будет решена, последует разрушительная и убийственная революция рабочих. Даже своими патриархальными крестьянами он доказал, что капитализм уже пришел, а картинами разложившегося общества точнее, чем кто-либо еще из публицистов или философов, показал неизбежность смены жизненного порядка. Так что давайте отдадим должное: революция произошла не по Владимиру Ленину-Ульянову, а по Льву Толстому. Каждому отдадим свое, а мы с графом поделимся текущей славой.

Как ко всем этим специфическим идеям относился современник народников Карл Маркс?

Вера Ивановна Засулич — я встретился с нею, как уже отмечал, во время своей первой поездки за границу в 1895 году, — к которой Маркс в переписке обращался не иначе как «дорогая гражданка», перед переходом от народничества к марксизму неоднократно задавала галантному собеседнику вопрос о русской общине. Ответ Маркса, знавшего русский язык, читавшего русские книги и следившего за русской жизнью, был, как всегда, определенен и справедлив. По этому ответу можно еще раз убедиться в исключительной верности его учения. «Анализ, данный в «Капитале», не содержит, — писал Маркс на французском языке своей русской корреспондентке в Женеву, — аргументов ни в пользу сельскохозяйственной общины, ни против нее, но специальное исследование этого вопроса убедило меня в том, что община является краеугольным камнем общественного возрождения России; однако для того, чтобы община могла служить таковым, она должна быть избавлена от ныне действующих зловредных влияний, а затем ее следует обеспечить нормальными условиями для стихийного развития».

«Нормальными условиями» в России были беспредельный гнет самодержавия, взяточничество, бюрократия и некомпетентность чиновничества. По этому поводу нечего особенно и говорить. Сохранились, конечно, различные статистические справочники, выкладки специалистов, доклады разнообразных ведомств, но есть и великая русская литература, которая свидетельствует о бесправности бытия и неимоверном давлении государства и властей. У Глеба Успенского, у Салтыкова-Щедрина, у помянутого уже Льва Толстого это изложено доходчивее и лучше. И значит? Ах, этот типично русский вопрос: что делать? Впоследствии мне понадобится эта формулировка, найденная Чернышевским, но тогда, в своей самарской юности, я не мог четко предположить дальнейшего пути. Я, естественно, не знал еще ответа Маркса Вере Ивановне Засулич и что в русской общине уже разочаровался и ближайший соратник Маркса Фридрих Энгельс. Меня вели инстинкт и ощущение, что на смену феодально-крестьянской России идет Россия капиталистическая и дни крестьянской коммуны в преддверии расслоения крестьянства сочтены. Но чувствования и ощущения не являются доказательствами, они не аргументы, а лишь обертоны в споре. И тогда я решил исследовать все это сам. Это было очень самонадеянно. Я поставил перед собой невероятно честолюбивую и тяжелую задачу. Но юность не боится ни авторитетов, ни препятствий.

Это неверно, что какая-либо юношеская работа, сделанная с увлечением, пропадает и перестает нам служить. Разве не идеями и переживаниями юности живем мы потом всю жизнь? Ослепительные догадки юности в дальнейшем лишь требуют подтверждения и обоснования. Мы только не можем предположить, какой стороной в нашей судьбе это отзовется.

В 1893 году, в конце самарского житья, я написал первую серьезную работу, которую считаю и своим первым писательским трудом. Одновременно это работа и ученическая. Работа эта — «Новые хозяйственные движения в крестьянской жизни. По поводу книги В. Е. Постникова «Южнорусское крестьянское хозяйство» — не нашла в свое время издателя, хотя я и уверен, что еще будет напечатана. Если умру от теперешней болезни, то наверняка ЦК примет решение о выпуске моего полного собрания сочинений, и в нем работа, думаю, окажется.

Она не принесла мне особого признания, хотя ходила по рукам среди интересующихся политикой молодых людей и мои сверстники ее хвалили. Был, конечно, жгучий интерес молодого ума к вариантам устройства общества. Но здесь я еще искал свой стиль, метод исследования предмета, раскованность и свободу журналиста, приемы. Попутно я твердо убедился: с общиной в России все закончилось, в патриархальном бородатом мире крестьян наступило жуткое расслоение, грядущая индустриализация сделает крестьянина или мелким собственником, или пролетарием. Здесь у меня хватило сил и доказательств. А раз так, значит в России идет рост рабочего класса, возникает база для социальных преобразований. Значит можно, опираясь на эту тенденцию, на пролетаризацию, на рабочих, рискнуть, если представится случай…

Я еще тогда не знал, что в 1885 году Энгельс высказал, касаясь российских дел, экстравагантное мнение, что, дескать, в этой стране «горстка» решительных людей могла бы «произвести революцию». Решительные люди в стране были всегда, семье Ульяновых тоже решительности было не занимать.

Но все это рассуждения сегодняшнего дня. Вряд ли у меня в то время были очень уж серьезные и так далеко идущие намерения. В 23 года молодой человек принимается отращивать бородку, начинает довольно быстро лысеть, и ему хочется определиться с призванием писателя-публициста. Получится, не получится? Есть ли, кроме гимназической вымуштрованной сноровки, Божий дар к расстановке слов или его нет? Мы ведь все знаем, что людей, прекрасно будто бы говорящих, немало, но попробуйте такого говоруна посадить за чистый лист бумаги, какая неинтересная и пошлая пойдет нудятина. Дар требовал проверки. Одним словом, было много нерастраченных молодых сил, имелись дерзость и злость, уже были накоплены довольно обширные знания. Впрочем, интерес к этому у меня имелся всегда, и, может быть, отсутствие в свое время планомерного сидения на лекциях в университетских аудиториях привело к библиотечной страсти? Париж, Лондон, Женева, Цюрих — залы библиотек этих городов мне известны очень хорошо. А многие знания, как известно, рождают не только много печали, но и слишком много размышлений о несовершенстве всеобщего устройства. Куда ни кинь, мне необходимо было сводить счеты с царизмом. А тогда я просто хотел что-нибудь исследовать, но, естественно, в русле моих интересов. Что?

И тут совершенно случайно мне попалась сравнительно свеженькая, вышедшая в Москве в 1891-м книжка некого В. Е. Постникова о южнорусском крестьянском хозяйстве. Здесь нужен особый глаз, чтобы книжку заметить, и особый интерес, чтобы ее прочесть. Нет, не случайно книжка эта приплыла из Москвы в Самару.

Ах, эта русская интеллигенция, которую я никогда вроде бы не любил. В мое время она не умела сидеть без дела, и если не готовила революцию, не ругала царя и правительство, то лечила, учила детей, на последний случай — собирала и обобщала статистический материал. Вот этим самым и был занят служащий министерства земледелия и государственных имуществ по устройству казенных земель Постников. Он был экономистом-статистиком, без особых взлетов, но человеком чрезвычайно добросовестным. Тут надо бы спеть оду нашим гениальным уездным статистикам из сосланных революционеров, из недоучившихся студентов, собравшим на редкость точный и обширный материал по нашим земствам. И вот Постников обобщил этот материал, может быть, по самым благополучным нашим, южным, губерниям — Екатеринославской, Таврической и Херсонской.

Объемистая — более 300 страниц — книжка Постникова вообще-то в литературе о разложении русского крестьянства в конце века должна быть поставлена на одно из первых мест, так полон и так удобен для пользования собранный в ней материал. Самые слабые места в ней — это когда автор пытается дать рекомендации. Здесь экономиста подвела незначительность его экономических теорий. Я попытался взглянуть на все изложенное автором по-другому.