Смерть титана. В.И. Ленин

Отметить нужно еще одно чисто филологическое обстоятельство: крепко мне в сознание запали эти «кухаркины дети». Несправедливость — это первый путь к самому крепкому виду запоминания, эмоциональному. В своей статье предоктябрьского времени «Удержат ли большевики государственную власть?» я вспомнил об этих «кухаркиных детях» и самой кухарке. Может ли она, пролетарка, управлять государством? Не может. Но вот если ее каждый день учить, если прививать навыки, то справится и с этим в конце концов, у русских людей есть удивительная сметка.

Но опять я отвлекся от довольно драматических поворотов моей судьбы. Ну не хотело правительство, чтобы я стал юристом. Ну чего, скажем, не идет в телеграфисты или земские статистики, куда и гимназического образования вкупе с одним семестром университета ему вполне хватает? Но у мамы была другая точка зрения на мое образование и на то, что мне полезно. И, как всегда, все самое трудное взяла на себя мама.

Если ничего не надо объяснять недоучившемуся студенту, а достаточно рявкнуть «отказать», то уж вдова действительного статского советника, так сказать, генеральша, могла потребовать и от министра некоторых объяснений по поводу судьбы собственного сына. Дворянство в империи — привилегированное сословие. И мама написала прошение министру народного просвещения.

Министр почти в любое время и почти для всех фигура недосягаемая, но мама встретилась со своим старым «знакомым», директором департамента полиции Петром Николаевичем Дурново. Она, наверное, понимала, что и образованием руководит полиция и влияние ее на решение дела исчерпывающее. У этого чиновника мама была два раза по делу Саши, выпрашивая свидания. У матерей, защищающих своих детей, всегда своя аргументация. Занятным было только то, что в разговоре почтенный полицейский вдруг вспомнил, что в семье Ульяновых на попечении мамы есть еще и поднадзорная дочь. «Не семья, а гнездо анархистов, — констатировал главный полицейский и мрачно пошутил: — И вы, госпожа Ульянова, его возглавляете».

Мама нажимала очень основательно. В ее прошении была даже такая дерзкая мысль: «Я тем настойчивее прошу Ваше Превосходительство снять с моего сына так долго уже лежащую на нем кару, что кара эта вообще не позволяет ему найти какое бы то ни было частное занятие, не позволяет, значит, ни к чему приложить своих сил. Такое бесцельное существование без всякого дела не может не оказать самого пагубного нравственного влияния на молодого человека и почти неизбежно должно наталкивать его на мысль о самоубийстве».

На этом, кажется, главный полицейский и сдался, намекнув, что на этот раз прошение на имя министра просвещения может иметь благоприятный ход.

Но дело тем не менее было сделано, ведь доблестное министерство просвещения два с лишним года придерживало меня. Как будут говорить в XX веке спортсмены — поздний старт. Тем не менее никогда не надо отчаиваться. Теперь задача стояла таким образом: что-нибудь из этого прогнившего министерства извлечь полезное. Скажем, разрешение держать экзамены экстерном не в Московском, Киевском или Харьковском, а в Петербургском университете. Здесь могут открыться другие горизонты. Здесь жил Саша. Здесь появится возможность видеться с сестрою Олей, которая уже закончила к этому времени гимназию и учится в Петербурге на Бестужевских курсах. Можно будет отыскать людей, с которыми Саша вместе учился и дружил.

Однако власти не окончательно сдались. Дворянин Ульянов, потирая мысленно руки и предвкушая победу над министром народного просвещения, просит их сиятельство «разрешить сдавать экзамен в испытательной комиссии именно при Императорском С.-Петербургском университете». Не тут-то было, чиновники решают по-другому. «К докладу, — готовят они в недрах канцелярии мнение министра. — Пусть лучше держит в Казани».

Но министр уже раз проиграл. Не боится ли он встречи со статской советницей, о которой, похоже, рассказал ему главный полицейский? Возможно, он уже что-нибудь обещал своему коллеге по департаменту полиции? Поэтому министр, как от надоедливой мухи, отмахивается от суетливого докладчика-канцеляриста: «Объявите просителю, что с настоящей просьбой он должен обратиться к председателю испытательной комиссии». Очень хороший ход для сиятельного министра и очень неплохая позиция для просителя. Практически дело сделано, председатель юридической испытательной комиссии при Петербургском университете прекрасно, думаю, знал, кто у него собирается держать экстерн и чьим этот искатель был братом, но не в духе этой интеллигенции подобострастно прислуживать властям предержащим; где позволяет университетская демократическая процедура, можно и огрызнуться, чтобы потом хотя бы об этом поговорить в салонах.

«Разрешить».

Правда, нужно было предварительно написать сочинение по уголовному праву. Это обязательное условие экстерна. Но для застоявшегося экс-студента, вдобавок ко всему готовящего себя к карьере журналиста и политического писателя, сие дело нехитрое.

До самих экзаменов пришлось съездить в Петербург разведать обстановку, познакомиться с порядками по сдаче экстерна, взять список книг и программы. На Московском вокзале встретила Оля. С вокзала сразу махнули на Васильевский остров. Аничков дворец — здесь Саша и его друзья подстерегали царя. Петропавловская крепость — здесь в Трубецком равелине сорок три дня находился брат. Вытянувшееся перпендикулярно реке здание двенадцати петровских коллегий — университет. Здесь Саша учился.

Пришлось пройти и через официальную процедуру: снова прошение, справки, фотографическая карточка, фотографию пришлось делать в Самаре, и возникла возможность сравнить с другой фотографической карточкой, которая делалась в Симбирске и прикладывалась к заявлению на имя ректора Казанского университета. Куда же девался этот пухлогубый гимназист с открытым доверчивым лицом и густой шапкой волос на голове? Взгляд у петербургского экстерна по сравнению с симбирским гимназистом оказался недоверчивым, закрытым, губы сложены то ли пренебрежительно, то ли от какой-то горечи, видимо, решительно разошелся с жизнью молодой человек. А куда за четыре года делась шапка волос, обнажив лоб? Посторонний внимательный наблюдатель мог бы сказать, что было что-то пугающее в этом взгляде. Как надо, оказывается, тщательно анализировать фотографии, принимая решение.

Были две экзаменационные сессии. В соответствии с университетским уставом в программу юридического факультета было включено 12 предметов — экзамены по ним и предстояло сдать. Конечно, хотелось бы здесь подчеркнуть собственную значительность и сказать, что экзамены щелкались, как каленые орешки. К определенному возрасту и когда этим переболеешь, это оказывается не таким уж трудным. Профессора, тоже народ довольно усталый, понимали, что каждый — кузнец собственного счастья и если ты чего-то по избранной специальности не знаешь, то в первую очередь повредит это в дальнейшем именно тебе, поэтому на экзаменах проявляли вальяжное профессорское снисхождение.

Второй экзамен я сдавал 10 апреля — в день своего рождения, а в данном случае в день совершеннолетия, поэтому запомнил. После экзамена зашел к Ольге, она почему-то лежала в постели и была утомлена больше, чем обычно. Начиналась ее болезнь, по первым показаниям — непонятного свойства. Я сам вызывал врача, но нередко врачи ставят правильный диагноз, только когда время упущено и ничего поделать уже нельзя. Это был брюшной тиф. Наверное, мне надо было настоять и положить Олю в больницу раньше. Проклятые экзамены! В начале мая успел вызвать из Самары мать телеграммой, в которой была определенная настойчивость: «Оле хуже. Не лучше ли маме ехать завтра». Оля скончалась у мамы на руках 8 мая. Ровно через четыре года, день в день, после гибели Саши.

Мы упокоили Олю на Волковом кладбище в Петербурге. Совсем еще недавно я ходил на это кладбище, где похоронены Тургенев и Добролюбов. И вот опять. Когда я в 1917-м возвратился из эмиграции в Россию, там уже были две родные и дорогие мне могилы. Несмотря на неотложные дела, практически с поезда, в первый же день, я поехал на кладбище. Мама меня не дождалась.