История моей жизни

Мой проводник долго не возвращался; оказалось, что он в это время пил с солдатами, и это занятие так им понравилось, что когда он вернулся, то был так пьян, что не был способен ни к какому делу. Со слов его семьи я понял, что он пропил все деньги, которые я дал ему на дело. Он забился в угол спать, и, когда несколько часов спустя он проснулся и пришел в себя, оказалось, что солдат был уже сменен. Это известие взволновало всю его семью, так как она сознавала свое обязательство передо мною. Другого исхода не было, как остаться у них ночевать. На другое утро проводник мой, на этот раз трезвый, разбудил меня и предложил следовать за ним. Мы взяли с собой мальчика лет 12-ти. Через несколько минут проводник мой встретил товарища, который сказал ему, что перейти границу в данную минуту было невозможно, так как там стояли два новых солдата; но я настаивал идти дальше, так как утро было туманное и мы находились всего в 100 шагах от проволочного забора, отделяющего Россию от Германии. Я остался один с мальчиком, и мы бросились бежать от одного здания к другому. Я видел, что дело не безопасное, и держал наготове свой револьвер. Вдруг мальчик схватил меня за руку и испуганным голосом закричал: «За нами бежит солдат». Затем я услышал крик: «Стой!» — и, оглянувшись назад, увидел в 20 шагах солдата, бегущего по глубокому снегу. Мы бросились бежать, но солдат догонял нас. Когда он был уже в нескольких шагах, он упал. Это была необыкновенно счастливая случайность. В следующую минуту мы уже подлезали под проволочную изгородь, и в первый раз в моей жизни я стоял на чужой земле. Я ожидал выстрела, но его не последовало, и мы продолжали свой путь. Сперва это показалось мне странным, но позднее я узнал, что месяц тому назад один человек был убит русским солдатом по ту сторону границы. Прусские пограничники донесли об этом своим властям. Это повело к серьезным осложнениям и вызвало более точные инструкции для русской пограничной стражи.

Тем временем мы продолжали бежать к ближайшему дому. Почувствовав себя в сравнительной безопасности, я спросил моего маленького спутника, не испугался ли он. «Испугаться солдата? Никогда!» — ответил он с сердцем. Тот дом, к которому мы бежали и где нас гостеприимно встретили, принадлежал одному немцу. Здесь я попросил дать мне другую одежду, взамен которой оставил свою. Когда были поданы лошади, хозяйка села в сани со мной и с мальчиком и отвезла нас в соседнюю корчму, находившуюся на расстоянии полумили. Сюда контрабандисты должны были доставить мой багаж, но его еще не было. Наконец, я вздохнул свободно и, подкрепив себя едою, простился с мальчиком, дав ему 5 рублей, которые он тщательно спрятал за пазуху. После некоторого размышления, я решил ожидать свой багаж. Спустя несколько часов в гостиницу вошел человек высокого роста с нахальной физиономией и, подойдя ко мне, обратился по-русски с вопросом: «Куда вы едете? и как идут дела в Петербурге?» Я ответил: «Ничего о Петербурге не знаю». Но он настойчиво продолжал расспрашивать: кто я? На что я ему ответил, что я дезертир. «А, — сказал он, — так я приведу вам ваших соотечественников, которые будут очень рады вас видеть», и с этими словами он вышел из комнаты. Хозяйка, поманив меня пальцем, прошептала: «Это агент русской полиции; вам бы лучше сейчас уехать» — и приказала кучеру приготовить лошадей. Но прежде чем она вернулась, снова появился агент, но на этот раз с двумя другими. Меня предупреждали, что Германия выдает дезертиров, но это слово случайно сорвалось с моего языка. Очевидно, необходимо было бежать. Я видел в окно, что лошадей уже зануздали. Хозяйка вошла в комнату и заняла агента разговором. «Я забыла отдать вам письмо», — внезапно сказала она, многозначительно кивнув мне головой, увела агентов в соседнюю комнату. Сделав вид, что я следую за ними, я бросился к двери, прыгнул в сани и помчался. Оглянувшись назад, я увидел, как агент выбежал из гостиницы, но других лошадей не было, и я скоро потерял гостиницу из виду и направился в Тильзит.

День прошел без приключений. Приехав в Тильзит, я первым делом обрился и затем отправился в дом, который был мне рекомендован моими петербургскими друзьями. Весь дом был наполнен русскими революционными изданиями. Любопытство мое было крайне возбуждено, но мой хозяин не знал ни слова по-русски, а я ни на каком другом не умел говорить. Вскоре он привел своего друга, весьма симпатичного юношу X, который говорил по-русски, и я узнал, что находился в рассаднике русской революционной деятельности. В дом входили и выходили люди, заделывали в тюки запрещенную литературу и уносили из дому.

Меня удивили те сведения, которые мой хозяин имел обо мне и о недавних событиях, и я навел на них разговор. Очевидно, он очень интересовался отцом Гапоном и высказывал ему большое сочувствие. Я решил довериться ему и, обязав его сохранить тайну, сказал ему, кто я. Он был поражен и, очевидно, не доверяя мне, принимался расспрашивать меня. Наконец, убедившись в правде, он сказал, что как он сам, так и его друг X оба принадлежат к Литовской социал-демократической лиге. Они дали мне паспорт, и X сопровождал меня до Берлина, откуда я намеревался поехать в Швейцарию, боясь, что в Германии я не в безопасности от ареста и выдачи. Переночевав в Берлине, причем за меня расписался X, я через сутки был свободным человеком в свободной стране.

Глава двадцать четвертая

Будущее русской революции

Я был в Швейцарии, Париже, Лондоне и всюду видел ту атмосферу свободы, которая способствует мирному развитию народных масс и делает невозможными те события, в которых я принимал участие в последнее время. Я жил в новом для меня мире, но только для того, чтобы преобразовать тот старый мир, который я оставил позади себя. Дважды я избежал смерти: первый раз от солдатских пуль у Нарвской заставы, а второй раз избежал ареста, который, несомненно, кончился бы для меня весьма печально: заключением в Петропавловской или Шлиссельбургской крепости.

Более чем когда-либо я чувствовал, что жизнь моя принадлежит моему народу и что я должен напрячь всю свою энергию к тому моменту, когда мне можно будет вернуться к моим рабочим, чтобы вывести их на стезю свободы и благоденствия.

Прошло несколько месяцев, и день этот стал ближе. Январские убийства были откровением, совершенно изменившим настроение нации. Этот поступок царского правительства был последним штрихом в деле народного воспитания, над которым трудились революционеры. Долгие годы нестроения и вытекающие из него горе и нищета и, наконец, эта преступная и бессмысленная война, столь же ненавистная, как и пагубная, подготовили почву для пропаганды революционных партий. Самодержавие последнего столетия сделало у нас голод обычным явлением, довело наши финансы почти до банкротства, в корне разорило народное хозяйство, погубило тысячи и тысячи молодых жизней. В то время, когда весь народ кричал о необходимости переменить политику и требовал хотя бы отдыха от того гнета, который так долго его давил, царское правительство в своей отеческой заботливости о благе народном не нашло ничего лучше, как тратить миллионы на постройку железных дорог, крепостей и заказов броненосцев за границей и, наконец, начать эту небывалую по позору войну, обнаружившую всю нашу неспособность и развращенность. Повторяю, что 9 января было последним штрихом, вызвавшим в народном уме правильную оценку всех этих фактов. Это был последний неизбежный урок, подтвержденный всеми последующими событиями. С беспримерным единодушием город за городом отзывался на крик ужаса петербургских рабочих, и бастовать стали все — учителя, адвокаты, журналисты, крестьяне, начиная с Москвы и Риги. Забастовки охватили все промышленные районы на юге, не исключая степей Черного моря и Кавказа.

Чтобы правильно оценить это движение, нужно принять во внимание то страдание, которое оно вызывает: надо вспомнить, что громадное большинство русских рабочих не имеет сбережений, живет от месяца до месяца и даже редко имеет одежду или мебель, которую может заложить или продать. Забастовки, длящиеся недели и месяцы, проходят среди плача голодных детей и рыданий страдающих матерей.