Рыцари пятого океана

Спустя несколько минут я убедился, что воронок на рабочей площади аэродрома фашисты наделали немало, однако ущерб от налета оказался незначительным. Самолеты здесь стали заблаговременно, с двадцать первою июня, рассредоточивать далеко за пределами взлетно-посадочной полосы, и горели сейчас только три машины из полка Филиппа Александровича Агальцова, который только что перелетел в Митаву с какого-то эстонского аэродрома.

Из-за дамбы вышел командир 31-го бомбардировочного полка Федор Иванович Добыш. Он доложил, что его часть дважды поднималась в воздух, чтобы избежать удара, но, не имея указаний бомбить вражеские объекты, возвращалась обратно. В третий же раз бомбила колонну фашистских машин и танков.

- Противодействие было сильным? - спрашиваю Добыша.

- Истребителей не встретили, а зенитки лупили изрядно. Но все обошлось благополучно.

Подошеи инженер. Сказав, что налетчики разрушили каптерку, он попросил у командира дальнейших указаний.

- Каптерка - ерунда. Надо дозаправить самолеты и быть в готовности, - сухо распорядился Добыш. - Разве не знаете, что в таких случаях делают?

- Как не знаю? - слабо оправдывался инженер. - Да вот беда: начальника базы нигде не найдем.

- Где он может быть? - закипятился Добыш. Еще по войне в Китае я помнил Добыша как распорядительного командира, который не выносил бестолковщины. Поэтому легко было понять его негодование, когда в самое горячее время начальник базы куда-то исчез.

Знал я и начальника авиационной базы капитана Рапопорта. Шустрый такой, услужливый, он считался у нас неплохим хозяйственником.

- Где Рапопорт? - спрашиваю у водителя топливо-заправщика, только что прибывшего на стоянку.

- Перед налетом был здесь, а когда немцы стали бросать бомбы, побежал вон туда. - И солдат показал рукой на видневшийся неподалеку хутор.

Примерно через час Рапопорта нашли. Ему, конечно, было крайне неудобно за проявленную слабость, и он не знал, куда девать глаза. Я сказал ему, чтобы он срочно организовал заправку самолетов, а об остальном разговор будет позже. Капитан ожидал, видимо, суровых слов осуждения, но, отделавшись, как говорят, легким испугом, ошалело выпалил:

- Будет сделано!

По его команде один за другим подкатывали бензозаправщики, наполняли свои объемные чрева горючим и, надрывно урча моторами, уходили на стоянку, к самолетам. Наведя порядок у цистерн, Рапопорт собрал всех солдат, что находились на аэродроме, вооружил их лопатами и повел заравнивать воронки.

- Вот так, - усмехнулся Добыш. - Хороший человек остается хорошим, если даже он провинился. Совесть у этого капитана есть. Думаю, что не следует его наказывать. Война только началась, привыкнет ко всем испытаниям.

Нечто подобное произошло в те дни и с заместителем командира авиационной базы по политической части батальонным комиссаром Розовым. Влетает он ко мне, растерянный, с дрожащими губами, и сбивчиво докладывает:

- На нас напали немцы и отрезали. Мне удалось вырваться, а что с остальными - не знаю.

- Вы бросили людей? - Я подошел к нему вплотную. - Не хочу больше слушать. Возвращайтесь обратно, выводите людей, иначе за трусость будете преданы суду.

Розов как-то сразу сник и беззвучно зашевелил губами. Разобрать, что он говорит, я не мог и не хотел: его поступок возмутил меня до крайности. Однако по опыту войны в Китае я знал, что потеря самообладания в критическую минуту иногда поражает людей даже не робкого десятка. Потом они привыкают к обстановке, берут себя в руки и прекрасно воюют. Важно с самого начала дать понять, что война - дело суровое, беспощадное и никому не прощает слабостей.

Так я поступил и с Розовым. И должен сказать, что не ошибся. Чувство воинского долга побороло в нем страх. Он вернулся на свою базу и помог личному составу выйти из полуокружения. Больше мне не доводилось упрекать его в малодушии. Я знал, что он тяжело пережил минутную слабость, и никогда не напоминал ему о случившемся.

Это был единственный случай с политработником нашей дивизии. Все остальные с первых же дней войны показывали изумительные примеры мужества и отваги, личной храбростью вдохновляли людей на подвиги.

Вернувшись в Ригу, я снова позвонил домой. Жена была расстроена. Немец, хозяин дома, в котором мы жили, пригрозил: уходите, мол, отсюда, хорошего вам ждать нечего...

Я не застал Федорова: сказали, что он выехал на аэродром. Поэтому зашел к начальнику штаба полковнику Дмитриеву и попросил его срочно подготовить список семей наших военнослужащих, проживающих в Риге, их адреса. Мы не могли подвергать опасности семьи. Кроме того, они серьезно связывали авиаторов, мешали им сосредоточиться на выполнении чрезвычайно ответственных обязанностей, вызванных войной. И чем быстрее мы их отправим в глубь страны, тем будет лучше.

Наш разговор прервал дежурный. Он подал мне помятый конверт. Это было торопливое донесение временно исполнявшего обязанности заместителя командира 116-й авиационной базы по политической части Полищука. Оно и обрадовало и огорчило меня.

Политрук сообщал, что личный состав базы стойко выдержал первые удары вражеских бомбардировщиков:

"Старший сержант Копытов, младшие командиры Моисеев, Конивец и красноармеец Хмель, работавшие на старте, отлично выполняли свои обязанности. Шоферы Станько, Сазонов и Могилевский бесперебойно обеспечивали самолеты горючим. Бойцы роты связи Пруданов, Руденко, старший сержант Бобылев, презирая опасность, делали все от них зависящее, чтобы связь работала беспрерывно. В обеспечении самолетов бомбами и горючим отличились Порхунов, Кривокопытов, Фисенко, Новиков и другие специалисты. Исключительно хорошо работали на зенитной установке сержант Сметанников и красноармеец Шер-дяев".

Но дальнейшие строчки политдонесения меня насторожили. Полищук сообщал, что личный состав покинул базу и направился в Елгаву. Где сейчас находятся люди - сведений пет. На старом месте остались Литовченко, Калюжный, Зиновьев, Зверьков и политрук Иконников. Они получили от командира части задание взорвать склады боеприпасов и горюче-смазочных материалов, если город окажется под угрозой захвата противником.

"Какие ценности вынуждены уничтожать! - с горечью подумал я. - Части испытывают нехватку горючего и боеприпасов, а мы своими руками предаем их огню". Об этом же я сказал и полковнику Дмитриеву.

- А как же иначе? - ответил тот. - Не оставлять же это богатство врагу. А что касается личного состава базы, то мы сейчас наведем справки.

Однако попытки начальника штаба оказались безуспешными. Связь все время прерывалась. Я ушел в свой кабинет, связался с военным комендантом станции Рига и попросил его побыстрее сформировать эшелон для эвакуации жен и детей военнослужащих.

- Завтра к вечеру, не раньше, - пообещал комендант.

Секретарю парткомиссии нашей дивизии Чуваеву поручил срочно оповестить семьи о подготовке к эвакуации.

- За погрузку и сопровождение эшелона отвечаете вы лично, - предупредил я Чуваева. - Машины выделены, эшелон заказан, действуйте.

- Слушаюсь, - отозвался он.

Эвакуация семей оказалась хлопотливым делом. Жили они в разных частях города. Некоторые женщины, перед тем как сесть в машину, хватали то одно, то другое, вещи валились из рук. А Чуваев тоже растерялся: вместо энергичных действий развел канитель. В общем, с грехом пополам собрал он семьи на вокзале, но вечером немцы совершили налет на железнодорожный узел Риги. Женщины с детьми бросились кто куда.

Выехать семьям удалось только 25 июня. Эшелон с эвакуированными надежно прикрывали истребители 21-го полка.

...И вторую военную ночь работники штаба и политотдела дивизии провели без сна. Командир ни на шаг не отходил от телефона, слушал донесения из частей и отдавал необходимые распоряжения. Штабисты и политотдельцы готовили к эвакуации документы, уничтожали ненужные бумаги. Большая часть управленцев находилась непосредственно в полках и на базах, оказывая помощь в организации боевой работы.