Льюис Кэрролл

Сразу же после разъезда гостей, собравшихся на диспут, Доджсон установил свою камеру в ректорской резиденции и сделал серию снимков детей Лидделлов и их друзей. Среди них — несколько фотографий трех сестер: Лорина, Алиса и Эдит едят вишни (Чарлз назвал это фото «Открой рот, закрой глаза!»); лежащая на диване Эдит; сидящая Алиса с папоротником, стоящим рядом на скамье (фрагмент этой фотографии будет использован Кэрроллом на последней странице рукописи «Приключений Алисы под землей»).

К этому времени Чарлз был уже членом Клуба преподавателей Крайст Чёрч (Common Room). В наши дни так обозначают комнаты отдыха для студентов или преподавателей, однако в Оксфорде тех лет, о которых идет речь, они предназначались только для преподавателей и членов колледжа и означала нечто большее. Эдвард Уэйклинг называет Common Room помещением не только для отдыха, но и для развлечения и интеллектуального общения: «Это было удобное место, где члены колледжа, у которых не было семьи, могли встретиться и побеседовать друг с другом». В этих просторных комнатах можно было повидаться с друзьями, пообедать, выпить кофе или вина (у клуба был весьма обширный винный погреб), услышать последние новости, обсудить различные события и проблемы и пр. Такие клубы были и в других оксфордских колледжах. Чтобы иметь туда доступ, необходимо было стать членом клуба. Преподобный Уильям Таквелл в своих «Воспоминаниях об Оксфорде» (1900), на которые ссылается Уэйклинг, рассказывает о случившемся в клубе в 1860 году «инциденте со скелетом тунца», в котором непосредственное участие принимал и Чарлз Доджсон. Рыбий скелет принадлежал доктору Генри Эклингу, университетскому профессору медицины, который передал его факультету анатомии (School of Anatomy), открытому при новом университетском музее, снабдив свой подарок латинским описанием. Собравшиеся в преподавательской гостиной члены Крайст Чёрч сочинили — также на латыни — пародию на это описание. Зачинщиком, как свидетельствует Таквелл, был Доджсон, который «набросал черновик и пустил его по рукам», а остальные члены «прибавили кое-что от себя». Затем текст был отпечатан и распространен в оксфордских колледжах. Отметим, что Чарлз был хорошо знаком с этим скелетом — еще в первые годы своих занятий фотографией сделал его снимок по просьбе владельца, а также сфотографировал самого Эклинга рядом с его раритетом. Снимки получились весьма впечатляющими. Теперь их можно найти в альбомах фотографий Льюиса Кэрролла.

1860-е годы были временем важных открытий, кардинально изменивших жизнь. В 1863 году в Лондоне начала действовать наземная «Столичная железная дорога» (Metropolitan Railway) — частная железная дорога, обслуживавшая южные и восточные районы города и его предместья. (В настоящее время она входит в сеть лондонского метро, которое англичане фамильярно называют «подземкой» (Underground), в основном образуя его наземную линию.) Она произвела огромное впечатление на жителей столицы. Вот как описывает езду по столичной железной дороге один из мемуаристов того времени: «В мгновение ока мчит она нас от одной станции к другой. Единственная трудность заключается в том, что следует быть начеку, чтобы не проскочить свою станцию, ибо они похожи друг на друга, как две капли воды». Доджсон познакомился с этим чудом в том же году, отправившись вместе с родственниками в Кенсингтон.

В 1865 году, когда была издана «Алиса в Стране чудес», была послана первая телеграмма из Лондона в Нью-Йорк, появились первый «пылесос для ковров» и первая посудомоечная машина. Затем последовали электрический свет, канализация, пишущая машинка, велосипед, цветная фотография и пр. Все эти изобретения уложились в годы между выходом в свет «Алисы в Стране чудес» и «Алисы в Зазеркалье» (1871). Впрочем, поначалу эти технические новинки не сильно изменили жизнь англичан. В шестидесятые годы XIX столетия лондонские камины и плиты всё еще топили углем и Лондон по-прежнему регулярно погружался в описанный классиками черный туман, так что невозможно было отличить день от ночи. От Темзы, в которую сливались отходы, шло такое зловоние, что парламенту приходилось отменять заседания, если ветер дул с реки.

Англия становилась мощной технической и индустриальной державой. Об этом писал Ф. М. Достоевский, посетивший Лондон летом 1862 года. Лондонским впечатлениям посвящена пятая глава его «фельетона» (так в то время принято было называть подобные публикации) «Зимние заметки о летних впечатлениях», опубликованного в феврале — марте 1863 года в двух номерах журнала «Время», которой он дал выразительное название — «Ваал»:

«Я был в Лондоне всего восемь дней, и, по крайней мере наружно, — какими широкими картинами, какими яркими планами, своеобразными, нерегулированными под одну мерку планами оттушевался он в моих воспоминаниях. Всё так громадно и резко в своей своеобразности. […]

Этот день и ночь суетящийся и необъятный, как море, город, визг и вой машин, эти чугунки, проложенные поверх домов (а вскоре и под домами), эта смелость предприимчивости, этот кажущийся беспорядок, который в сущности есть буржуазный порядок в высочайшей степени, эта отравленная Темза, этот воздух, пропитанный каменным углем, эти великолепные скверы и парки, эти страшные углы города, как Вайтчапель (квартал в Ист-Энде, восточной части Лондона, населенный промышленной и портовой беднотой. — Я. Д), с его полуголым, диким и голодным населением. Сити с своими миллионами и всемирной торговлей, кристальный дворец, всемирная выставка… Да, выставка поразительна. Вы чувствуете страшную силу, которая соединила тут всех этих бесчисленных людей, пришедших со всего мира, в едино стадо; вы сознаете исполинскую мысль; вы чувствуете, что тут что-то уже достигнуто, что тут победа, торжество».

Писатель ясно различал и ужасы урбанизации:

«В Лондоне можно увидеть массу в таком размере и при такой обстановке, в какой вы нигде в свете ее наяву не увидите. Говорили мне, например, что ночью по субботам полмиллиона работников и работниц, с их детьми, разливаются, как море, по всему городу, наиболее группируясь в иных кварталах, и всю ночь до пяти часов празднуют шабаш, то есть наедаются и напиваются, как скоты, за всю неделю. Всё это несет свои еженедельные экономии, всё заработанное тяжким трудом и проклятием. В мясных и съестных лавках толстейшими пучками горит газ, ярко освещая улицы. Точно бал устраивается для этих белых негров. Народ толпится в отворенных тавернах и в улицах. Тут же едят и пьют. Пивные лавки разубраны, как дворцы. Всё пьяно, но без веселья, а мрачно, тяжело, и всё как-то странно молчаливо. Только иногда ругательства и кровавые потасовки нарушают эту подозрительную и грустно действующую на вас молчаливость. Всё это поскорей торопится напиться до потери сознания… Жены не отстают от мужей и напиваются вместе с мужьями; дети бегают и ползают между ними. В такую ночь, во втором часу, я заблудился однажды и долго таскался по улицам среди неисчислимой толпы этого мрачного народа, расспрашивая почти знаками дорогу, потому что по-английски я не знаю ни слова. Я добился дороги, но впечатление того, что я видел, мучило меня дня три после этого. Народ везде народ, но тут всё было так колоссально, так ярко, что вы как бы ощупали то, что до сих пор только воображали. […] В Гаймаркете я заметил матерей, которые приводят на промысел своих малолетних дочерей».

Разумеется, Кэрролл не читал Достоевского, но во время своих долгих прогулок по Лондону он не мог не заметить этих контрастов. Он видел собственными глазами нищих и бездомных, проституток, толпившихся у гостиниц, где он не раз останавливался, осаждавших прохожих и предлагавших своих малолетних детей. Хотя он нигде не писал об этом, из потаенных документов, о которых не знали даже его близкие (о них будет рассказано позже), становится ясно, что он принимал всё это близко к сердцу.

Возможно, он также читал статьи и книги талантливого писателя и журналиста Джеймса Гринвуда (Greenwood), автора повести «Подлинная история маленького оборвыша» (1866). Он был одним из двенадцати детей мелкого служащего. В ранней юности Джеймс и два его брата работали наборщиками; старший брат умер от профессиональной болезни — туберкулеза. Джеймсу и его младшему брату Фредерику удалось «выбиться в люди»: первый стал журналистом и писателем, второй со временем занял пост редактора влиятельной газеты «Пэлл-Мэлл». Очерки Джеймса Гринвуда посвящены жизни лондонской бедноты и поражают правдивостью и беспощадностью описаний. Одевшись в простое платье, а иногда и в лохмотья, в дырявых башмаках, Гринвуд мерз на улицах под пронзительным ветром и дождем, чтобы вместе с сотнями других бездомных получить доступ в вонючую ночлежку. Он посещал тюрьмы и больницы, рынки и трущобы, изучал жизнь мусорщиков, мелких торговцев, беспризорных детей, нищих, проникая порой в воровские притоны. Его очерки, несмотря на попытки редакторов смягчить описанные в них картины бедствий, производили ошеломляющее впечатление. В 1869 году вышла его книга «Семь язв Лондона» — о детской беспризорности, нищете, бродяжничестве, алкоголизме, уголовных преступлениях, притонах, болезнях…