Ной Буачидзе

Белогоры — ключ ко многим дверям. В нескольких часах езды от Белогор раскинулись Чиатурские марганцевые рудники, едва ли не самый крупный промышленный центр Грузии — страны, по характеристике Ленина, «еще более крестьянской, чем Россия». По другую сторону, ближе к Белогорам, в толще горной гряды был пробит Сурамский тоннель. По этому своеобразному коридору длиною в несколько километров проносились десятки поездов от Каспийского моря к Черному. Навстречу бежали эшелоны из Батума и Поти с грузами для Закавказья, Персии, Турции.

Если Белогоры ключ, то чья рука в нужный момент повернет его в дверях?

Наместник Кавказа приказал окружить Белогоры ротами Тенгинского полка, а также иметь поблизости казачьи сотни. Имеретино-Мингрельский комитет РСДРП торопил народного учителя Буачидзе побыстрее приняться за исполнение его профессиональных обязанностей. Спеши, товарищ Ной!

Преподавателей в училище было всего двое. Если совсем точно, то один священник и один педагог. Батюшка читал закон божий. Учитель обучал русскому языку, арифметике, географии, отечественной истории, естествознанию, пению и рисованию. Пение решительно не давалось и самому учителю. Приходилось младшему брату Константину заменять Самуила.

На уроках предписано было неотступно придерживаться высочайше утвержденной программы. Но разве нельзя использовать и ее?

— Есть такая страна Швейцария, — объяснял Буачидзе, — там, как и у нас в Грузии, высокие горы, быстрые студеные реки, солнечные долины. Неизвестно, где красивее природа. Жителям Швейцарии надо завидовать совсем в другом. Там каждый бедняк может учиться. Там никого не бросают в тюрьму за правдивое слово, не бьют прикладом в спину.

Смекалистые мальчишки — дети железнодорожников, добытчиков марганца, ремесленников, крестьян — сразу вспоминали картинки белогорской действительности.

Учитель был также вправе спросить своих учеников, что они знают о Франции, о французах. Немедля раздавались звонкие голоса:

— Французы держат рудники в Чиатурах… Отец говорил, они спуску не дают, что не так — кулаком в лицо.

Учитель не спорил:

— Верно, среди иностранцев, расхищающих богатства Чиатуры, немало французских дельцов. Они такие же хищники, как и англичане, бельгийцы, немцы, итальянцы, греки, но только, упаси бог, разве кто-нибудь из нас уважает, считает настоящим грузином полицейского генерала Гургенидзе или священника, который неделю не разрешал хоронить труп старого Кимоти Шарикадзе за то, что бедняга в последние годы не в состоянии был платить ему драмы — налога в пользу церкви?

Возможно, учитель не очень умело распределял свое время. Но вскользь упомянув о Людовиках, сменявших друг друга, и не высказав особой симпатии к Наполеону, он пространно рассказывал о парижских блузниках, о штурме Бастилии, о величии и роковых ошибках Коммуны и почему-то о восьмичасовом рабочем дне.

Других легальных возможностей было не так уж много — библиотека и читальня при училище, драматический кружок На короткое время — в 1905 году— кооператив.

В час, указанный приставом, в читальне прекращали выдачу книг и газет, гасили лампы. Рабочий день учителя Буачидзе кончался. Начинал действовать руководитель нелегальной партийной организации товарищ Ной.

Собрания в училище, железнодорожных будках, на горе Сабадура и в кукурузнике двоюродного брата Моисея Буачидзе, ночные сходки крестьян становились все чаще и многолюднее. Порою приходилось отступать от строгих требований конспирации. Что поделаешь, люди искали встречи с пожилым, заметно припадавшим на правую ногу приезжим агитатором Ноем. Некоторые разделяли недоумение Григория Буачидзе — городской тифлисский житель, а во всех подробностях знает крестьянскую нужду. Постепенно обычное недоверие и подозрительность крестьян сменялись уверенностью — хромой Ной действительно знает, чем лечить мужицкую беду. В случае чего надо его держаться!..

Перевод Самуила в Белогоры оправдывался.

Начался 1905 год. Владимир Ильич Ленин писал 10 января — наутро после Кровавого воскресенья:

«…Сила против силы. Кипит уличный бой, воздвигаются баррикады, трещат залпы и грохочут пушки. Льются ручьи крови, разгорается гражданская война за свободу. К пролетариату Петербурга готовы примкнуть Москва и Юг, Кавказ и Польша. Лозунгом рабочих стало: смерть или свобода!» [3]

Всеобщая политическая стачка в Тифлисе. Расстрел рабочих на Головинском проспекте [4]. «Лужи человеческой крови стояли на тротуарах до вечера», — писала матери свидетельница расстрела украинская писательница Леся Украинка.

Всеобщая политическая забастовка в Батуме.

Стачки в Кутаисе, Чиатурах, Сухуме, Поти.

Прекращение железнодорожного движения на линиях Рион — Батум и Самтредиа — Поти.

Уполномоченные сельских обществ Озургетского уезда вручили Султану Крым-Гирею — члену совета при главноначальствующем на Кавказе — крестьянские требования: «Существующий строй должен коренным образом измениться и замениться новым, для чего необходим созыв Учредительного собрания представителей всего народа. Мы требуем того же, что и вся Россия…» Уезд объявили на военном положении. Против крестьян выступил генерал Алиханов-Аварский во главе отряда, насчитывающего до пяти тысяч штыков и сабель. О дальнейшей судьбе генерала вскользь упомянул Маяковский в автобиографии: «…Мой товарищ, повар священника — Исидор, от радости босой вскочил на плиту — убили генерала Алиханова. Усмиритель Грузии. Пошли демонстрации и митинги. Я тоже пошел. Хорошо…»

Поздним вечером 22 августа [5] на железнодорожном полотне, между станциями Белогоры и Марелиси, было найдено тело Иакинте Маградзе — большевика, начальника «красной сотни». Помощник пристава Миха Сакварелидзе доверительно сообщил старшему брату Буачидзе Николаю Григорьевичу: «За отсутствием следов розыски прекращены. Убийца на свободе. Поберегся бы ваш Самуил. Полиции известно, они с покойным Маградзе один интерес имели».

Буачидзе тут же направился в Кутаис. Он упрямо настаивал, и Имеретино-Мингрельский комитет РСДРП согласился: в день похорон Маградзе устроить демонстрацию и митинг на кладбище.

Едва солнце коснулось снежных вершин, со всех концов Белогорья люди устремились в Марелиси. Железнодорожники отцепили от одного из пригородных поездов три вагона, предоставили их товарищам, ехавшим на похороны. Безопасность людей в пути, на демонстрации и митинге охраняли бойцы «красной сотни». Над головами реяли красные знамена, окаймленные черным крепом. Люди не расходились, покуда с речью не выступил Ной:

— Нас хотят запугать убийством Иакинте Маградзе. Мы не из пугливых. Надо создавать новые боевые дружины, готовиться к решительной схватке.

Сакварелидзе снова предупредил Николая Григорьевича: не этой ночью, так следующей Самуила заберут.

Оставалось одно: за семафором сесть на тормозную площадку к знакомому кондуктору товарного поезда. Ехать лучше всего было на Карскую линию. Там, возле станции Ашаг-Сараль, километрах в шестидесяти от Тифлиса, на строительстве моста работал мастером двоюродный брат — Ражден Буачидзе.

В артели строителей укрыться легче и без дела не будешь.

Неделю-другую Самуил не отлучался из Ашаг-Сараля, довольствовался беседами со строителями. Может быть, и на дольше хватило бы терпения, но из Белогор наведался бойкий паренек — Моисей Эбаноидзе. Он привез своему учителю Самуилу крохотный лоскуток бумаги. Буачидзе сразу заторопился в Тифлис: Кавказский союзный комитет просил помочь организаторам всеобщей забастовки железно дорожников и взять на себя дискуссию с меньшевиками.

…Возвращение в Белогоры — в двадцатых числах октября, сразу после манифеста царя о «свободах», — было особенно радостным. Впервые можно было не закрывать лицо башлыком, не надевать парика, хотя и сегодня полицейские присутствовали на митинге. Буачидзе поднялся на груду камней, заменявшую трибуну. Звонким молодым голосом (тогда ему шел только двадцать третий год) обратился к огромной толпе, собравшейся у ручья: