Киплинг

В Лорн-Лодже, в доме «дяди» и «тетушки», Радди проживет пять лет и три месяца, с шести лет до одиннадцати, Трикс — на несколько лет больше. Какую цену заплатил за обучение детей и их проживание в приюте Джон Локвуд Киплинг, неизвестно, да и неинтересно, зато его сыну пребывание «в людях» обошлось дорого: мальчик быстро почувствовал разницу между родителями настоящими и приемными. Между бомбейским бунгало с пышным садом и студией отцовской школы искусств, полной причудливых вещиц и аппетитных запахов красок и масел, и Домом отчаяния, как впоследствии назовет писатель Лорн-Лодж в Саутси.

И отец, и сын свое слово сдержали. Радди, хоть и не без труда, выучился азбуке, и родители исправно снабжали его книгами, которые он читал запоем, отчего очень быстро и на всю жизнь испортил себе зрение. В Доме отчаяния, чтобы справиться с отчаянием, отгородиться от действительности, он не только читал все подряд, но и разыгрывал все, что читал. «Когда отец прислал мне „Робинзона Крузо“ с иллюстрациями, я стал в одиночестве устраивать торговлю с дикарями… в подвальной комнате, где не раз отбывал одиночное заключение». Читал он не только детские книжки («Робинзона», сказки братьев Гримм, Андерсена), но и взрослые: Беньяна, Филдинга, Диккенса, стихи Вордсворта и Теннисона, поэмы Эмерсона и рассказы Брет-Гарта.

Дети, у которых в детстве нет детства, взрослеют, как известно, куда быстрее счастливых, благополучных детей. Вот и Радди возмужал очень рано, тяготы жизни «в людях» в каком-то смысле пошли ему на пользу. Под ударами судьбы (и тети Розы, жестокой и вздорной ханжи) он вырос не робким, забитым, а решительным, уверенным в себе, способным за себя постоять. Нет худа без добра: куда только девались в конце приютской жизни упрямство, капризы, болтливость, обидчивость избалованного, всеми обожаемого младенца, который мог, вспоминает Луиза Макдональд, бежать по улице с громкими криками: «Ну-ка, все прочь с дороги, сердитый Радди идет!» Сталь, которую мы ощущаем в стихах и прозе «железного Редьярда», закалилась именно тогда, в Саутси, что будущий писатель как будто сознавал и сам. «Моя тогдашняя жизнь была хорошей подготовкой к будущему», — вспоминает он в автобиографии. В автобиографическом же рассказе «Мэ-э, паршивая овца…» из сборника «Маленький Вилли Винки и другие рассказы для детей» звучит совсем другая, далеко не жизнеутверждающая тональность: «Когда детским губам довелось испить полной мерой горькую чашу Злобы, Подозрительности, Отчаяния, всей на свете любви не хватит, чтобы однажды изведанное стерлось бесследно…» [4]

Вот и непонятно, кто прав — родители, отдавшие его на воспитание чужим людям, или те биографы, которые сокрушаются, отчего, дескать, было не поселить детей либо у старших Макдональдов, либо у старших Киплингов (в бабушках и дедушках недостатка не было). Либо — что для детей было бы лучше всего — у Бёрн-Джонсов в Грейндже. Но Алиса рассудила — и не в первый раз, как мы знаем, — что лучше всего полагаться на самих себя. Что родственники, пусть и самые близкие, могут оказаться менее пригодными для воспитания ее детей, чем чужие люди, тем более что ей наверняка запомнилось, как не полюбился Радди ее сестре Луизе, которой «тетушка Роза», в отличие от племянника, пришлась по вкусу. «Какая славная женщина», — отозвалась она о «приемной матери» Киплинга, когда однажды заехала в Лорн-Лодж проведать детей сестры.

Как бы то ни было, Радди и Трикс были принесены в жертву славной британской традиции воспитания детей «на стороне», а заодно — родительским независимости и здравому смыслу. Здравый смысл состоял, помимо прочего, и в том, чтобы потратить время, освободившееся от детей, на побочные заработки — зарплата музейщика была, прямо скажем, невелика. И заработки для родителей Радди и Трикс, людей творческих и литературно одаренных, нашлись. Алиса, женщина образованная, начитанная, с отличным вкусом, регулярно писала для разных газет и журналов. Заметим в скобках, что это ей сын обязан строками из чуть ли не самого известного своего стихотворения: «Запад есть Запад, Восток есть Восток», а также своим любимым риторическим вопросом: «Что знают об Англии те, кто знает только Англию?» Джон Локвуд же подвизался бомбейским корреспондентом выходящей в Аллахабаде общеиндийской газеты «Пионер», куда со временем устроится работать и Редьярд; кроме того, будучи человеком многосторонним, он работал по дереву, по металлу, был графиком и иллюстратором (впоследствии — произведений собственного сына), лепил барельефы. В апреле 1875 года они с Алисой переехали в столицу Пенджаба Лахор, где Джон Локвуд получил место куратора Центрального музея индийского искусства и стал вдобавок директором школы прикладного искусства. Когда королева Виктория была провозглашена императрицей Индии, Киплингу-старшему поручили нарисовать флаги для вице-короля, губернаторов и туземных князей, принимавших участие в торжествах, состоявшихся 1 января 1877 года. Место в англо-индийском обществе было завоевано.

В жертву родительской карьере принесен был, собственно, только Радди: малышка Трикс, которую брат снисходительно называл «Дитя», с приемными родителями вполне ладила и даже отваживалась защищать от них брата, отчего брат и сестра не только не разошлись, а сблизились еще больше. И это при том, что «тетушка» делала все возможное, чтобы поссорить брата с сестрой: первого не уставала ругать, вторую — хвалить и ставить мальчику в пример.

Надо сказать, что с дядей Гарри, который, увы, вскоре умер, у Радди сразу же возникла взаимная симпатия; отставной капитан не раз брал с собой мальчика в длительные прогулки, развлекал удивительными морскими историями. Зато отношения с тетушкой Розой и ее десятилетним сыном (с которым Радди вынужден был жить в одной комнате) у шестилетнего Киплинга не сложились. Если же называть вещи своими именами, мать и сын на пару подвергали его постоянным издевательствам (когда Радди выбросил дневник с отметками, по всей видимости, не слишком хорошими, они на пару заставили его ходить в школу с надписью «лгун» на груди), попрекам, насмешкам, а бывало, и побоям. Тут, справедливости ради, вставим, что Радди, капризный, взбалмошный выдумщик, в свою очередь, давал постоянный повод для попреков. То, что вызывало всеобщий восторг в Бомбее, в Саутси воспринималось с откровенной неприязнью. Когда Алиса в конце сыновнего пребывания в приюте, напуганная рассказами родственников о том, что ее сын совсем приуныл (и это еще мягко сказано — у него, говоря современным языком, началось нервное истощение, появились галлюцинации) и к тому же стал очень плохо видеть, приехала его забрать и поднялась однажды вечером к нему в спальню, мальчик, стоило матери нагнуться его поцеловать, заслонился от нее локтем. Рефлекс более чем понятный: в Доме отчаяния перед сном его куда чаще ожидали затрещины, чем поцелуи.

Свою безрадостную жизнь в Лорн-Лодже Киплинг описал трижды. Сперва, о чем уже говорилось, в рассказе 1888 года «Мэ-э, паршивая овца…»; кого автор называет «паршивой овцой» или «Паршивцем», из вышеизложенного понятно. Потом, двумя годами позже, — в своем первом, не слишком удачном, перегруженном автобиографическими деталями и аллюзиями романе «Свет погас», о котором еще будет сказано. И, наконец, в начале уже не раз упоминавшейся автобиографии. И в «Паршивой овце», и в романе избиениям и унижениям приютских детей, в которых без труда узнаются Радди и Трикс, уделено довольно много места — впрочем, произведения это художественные, и верить им биографы не обязаны. В автобиографии же Киплинг, словно сообразуясь с названием («Немного о себе»), о своих детских мытарствах особенно не распространяется, пишет о них намеренно скупо, как-то даже отстраненно, словно все происходившее в Саутси было не с ним. Эмоции — не то что в «Паршивой овце» — приглушены, а то и вовсе сведены на нет, отчего рисуется картина еще более безотрадная, чем в рассказе и романе. Вот лишь некоторые выдержки из «сердца горестных замет»: «Старый капитан умер, и я очень огорчился…», «Женщина (так, с большой буквы, автор называет ненавистную тетушку) управляла домом со всем пылом протестантизма…», «однажды я видел, как Женщина била девочку-служанку…», «сам я регулярно получал побои…», «я хлебнул немало грубого обращения…», «Женщина и ее сын учинили мне допрос с пристрастием…», «рай для меня заканчивался, я возвращался в Дом отчаяния и два-три дня плакал, просыпаясь по утрам…»