Письма на волю

Есть у нас целая старая гвардия, ни в чем не уступающая молодым. Я же по привычке все еще считаю себя молодой и никак не могу стать солидной.

А вот недавно была у меня огромная радость: мне прислали интересный подарок [63]. И к этому — письмо, такое, что я его до конца жизни не забуду. Вы поймете, чем это для меня было, каким дорогим подарком на всю жизнь останется.

О материальном моем положении, мамочка, не беспокойтесь. Мы не голодаем, нет. Друзья о нас заботятся, помнят. И не холодно у нас вовсе. Вообразите, что сегодня выпал первый снег, а теперь у нас уже и следа от него не осталось. А мороза настоящего еще вовсе не было, так что на прогулке мы даже часто сбрасываем пальто. Мне особенно жарко.

Так вот, все это без прикрас. Прибавьте к этому только страстное желание «на волю! на волю!» — и будет почти полная картина моей жизни.

А вы, родные мои, любимые, работайте вовсю, живите и веселитесь, помните, что в такое прекрасное время люди еще никогда не жили.

Без даты

Подруге Г.

Да, уже Новый год. Если бы ты знала, как радостно мы все его встречаем. Ведь это значит — на год меньше тюрьмы, на год ближе к воле. Тебе, моя родная, стало грустно при воспоминании обо мне на радостной шумной улице, а у нас в этот вечер было особенно весело и светло, но, разумеется, вместе с тем и немного грустно, ибо хотелось видеть людей, много людей. Нам разрешили лечь в этот вечер попозже, и мы устроили себе праздник. Пели, декламировали, рассказывали, танцевали «Карманьолу», вспоминали… Но нас всего только шестеро, и это накладывало какой-то особый отпечаток на наш праздник. Мы все время чувствовали, что нас всего только шесть, а вокруг — далеко-далеко — ни души, глушь и тишина. И вот, ровно в двенадцать часов, зазвенели колокола. Это было радостной неожиданностью. Мы раскрыли решетчатые окна и, глубоко взволнованные, слушали, прильнув к подоконникам, а в камеру к нам вместе со снежинками врывались звуки старого мира. Мы уже вкладывали в них новое, милое нам содержание, слышали ваши голоса, призыв к борьбе, клич победы. Прекрасно и чудно было это, долго будет нам памятен этот вечер.

10 января 1930 г.

Группе товарищей.

Мои милые друзья, товарищи мои дорогие!

Сегодня получила от всех вас письмо и вот, имея возможность побеседовать с вами без цензуры, пишу всем сразу. Любимые мои, далекие! Не только радость, солнечную, лучезарную, приносят нам ваши письма. О нет! Приносят они нам более важное — уверенность, что сбываются наши мечты.

Понимаете ли вы, какая сила, какая уверенность наполняет нас, когда читаем, что эти мечты превращаются в конкретные планы, осуществляющиеся у вас, становятся в тысячу раз более великими, чем в наших мечтах.

И вот с этим сознанием приходит мысль: пусть нас пока что здесь пытают, пусть расстреливают на демонстрациях, пусть мучат в дефензивах и морят по тюрьмам, но СССР существует, но социализм строится на земле! А когда существует СССР — будет победа и у нас. Эта вера в победу, эта уверенность в ней в настоящее время весьма характерное явление для самых широких масс рабочих и крестьян.

Любопытно, что даже те, которые не решаются вступить в партию или в комсомол, или те, которые вышли из них, объясняют теперь свою пассивность не тем, что, мол, «ничего из этого не выйдет», а тем, что «и без нас обойдутся»… Испугавшихся можно встретить уйму, но разочаровавшихся — очень редко. Фашизм своей двойной политикой кнута и пряника выковывает на свою погибель такую гвардию, что можете быть уверены в том, что скоро будете приезжать в Варшаву не на дипломатические конференции, а на съезды Советов.

Вы уже, наверное, слышали это от наших делегатов, но прислушайтесь, родные, и вы услышите это также через тысячи решетчатых окон, через гул машин, через мощные песни демонстраций, через осторожный шепот конспиративных заседаний.

Вы слышите?

Так еще быстрее и крепче стройте, крушите, ломайте остатки старого строя и знайте, что от каждого удара ваших молотов содрогается все здание фашистской Польши. А мы, мы выше поднимаем головы, сильней сжимаем кулаки.

Помните ли вы об этом?

Помните, любимые, и гордитесь тем, что вы не только строители, но и борцы за свободу миллионов, миллионов угнетенных фашизмом рабочих и крестьян. Нужно, чтобы об этом знал каждый фабзайчик, каждый член колхоза. Сколько сил это им прибавит, насколько радостней будет труд.

Одновременно с вашим письмом я получила письмо и из Польши. Вот где контрасты! Но есть и общее: энтузиазм, неудержимое стремление к борьбе. Товарищи мои на свободе живут «от тюрьмы до тюрьмы», но и на свободе они подвергаются бесконечным обыскам, арестам, допросам в дефензиве.

«Веселая», разносторонняя жизнь, правда? Вот узнала, что снова попалась Л., а через неделю — что села З. Больно становится от такой вести так, что места себе не находишь. Девчата еще света совсем не видели, не подлечились даже после тюрьмы, потому что все время были безработными (безработица и так огромная, а тех, кто сидел в тюрьме, вообще не хотят принимать на работу) или зарабатывали по сорок, шестьдесят, девяносто злотых, и вот — снова тюрьма, голодовки. Не насладишься даже работой, не «оплатишь за тюрьму», как опять садись. Но послушаешь, что говорит такая Л. или такой К., и боль сразу сменяется радостью, гордостью — с такими мы победим фашизм!

Коммунаркам коммуны имени Фрунзе.

Милые товарищи коммунарки, посылаю вам горячий привет за ваши подарки и ваше письмо. Вместе со мной благодарят вас и мои товарищи, ибо это была радость не только для меня.

Все мы много раз рассматривали ваш подарок, любовались им, хвалили работу и повторяли: «Как нам не быть крепкими духом, когда о нас думают наши свободные сестры, когда через границы они протягивают нам руки».

Родные, дорогие! Знайте, что вы влили в нас целое море силы, что вы помогаете перенести в будущем еще не одну голодовку, просидеть не один еще год в мрачных стенах, где издеваются, где размахивают фашистским кнутом.

С волнением читали мы о ваших обобществленных хозяйствах. Будет такое время, когда мы из-за границы не только сможем поехать, но сами явимся членами одной великой коммуны. А пока что работайте, дорогие! Объединяйте вокруг себя возможно больше деревень, а мы за границами СССР, несмотря на расстрелы, несмотря на тюрьмы, объединим рабочих и крестьян для борьбы за свободу, за советскую Польшу.

Крепко жму ваши руки. Пишите о своей жизни.

13 января 1930 г.

Подруге Ф. Слуцкой [64].

…Могу тебе похвастать: я отсидела уже четыре года, шесть месяцев и семнадцать дней. Ты понимаешь, как это много? Но осталось еще тоже немало, почти столько же. Пролетит и это, правда? Соскучилась я по свободе, по работе особенно. Но зато как буду радоваться, когда опять буду на воле! Ведь копится энергия изо дня в день, из года в год. Сколько же ее соберется? А работы на свете ведь много, ой как много!

Тогда же

Подруге Г.

Какая огромная, небывалая радость у меня! Представь себе, что на днях я получила прекрасный подарок, присланный мне друзьями. Теперь вся сияю от восторга…

А ты так трогательно меня утешаешь! Ведь целые потоки слез можно осушить такими утешениями и ободрениями, а мне так только приходится влезть на крышу и кричать «кукареку!». Теперь вот я бы это охотно сделала, но уже поздно — сегодня мы уже на прогулку не выйдем…

Знаешь, странно мне себе представить, что меня в самом деле помнят, знают и ждут. Радостно и странно: наперекор и годам, и расстояниям, и всем бесчисленным препятствиям. Хорошо жить на свете, очень хорошо!

Да, я знаю, что меня ждет очень много хорошего и красивого, знаю и то, что будет еще в сто тысяч раз больше, чем я могу себе вообразить. Не особенно охотно соглашаюсь я на то, чтоб все это отложить на годы, но… к сожалению, никто у меня не спрашивает.