Женщина в Берлине

Мы подходим в квартиру, на цыпочках, как будто бы мы пришли к больным. Рыжая сидит на кухонном стуле и уставившись в одну точку. Ее ноги стоят в ведре с водой. Она моет пальцы ног, которые, как фабрикант говорит, совсем избились в кровь. Ноги у мужчины тоже выглядят плохо. Оба пришли в чулках сквозь фронт, по улицам в обломках и руинах. Ботинки отобрали у них русские.

В то время как рыжая, которая сидит в рубашку и нижней юбке, ссуженный домашней хозяйкой, двигает, охая пальцы ног, мужчина рассказывает нам, что фабрика лежала 2 дня в районе боевых действий; и то, что сначала немецкие, затем русские войска насладились последними запасами алкоголя. Наконец, русские нашли за будкой из досок после водки Эльвиру и шефа, и еще одну женщину, служащую фирмы, которая также искала там внизу защиту. И мужчина пожимает плечами, не хочет больше говорить, выходит из кухни.

- Они вели себя прилично, - объясняет нам в шепоте фабрикант, в то время, как рыжая все еще молчит.

- Один терпеливо ждал другого. Она говорит, что их было минимум 20, но точно не знает. Она получила на свою долю почти всё. Другая женщина была не так хороша.

Я пристально смотрю на Эльвиру. С ее творожистого лица свисает опухший, как синяя слива, рот.

- Покажи им тоже, - говорит хозяйка. Безмолвно рыжая открывает рубашку, показывает нам свои раскушенные в синяках груди. Едва ли можно это описать, это прямо душит меня.

Мы оставили ей остаток вазелина. Она больше ничего не хочет говорить. Мы также молчим. Потом она сказала через опухшие губы.

- Молилась при этом, Господи Боже, я благодарю тебя, что я пьяна.

Все же прежде чем парни сформировались в очереди, они аккуратно наполнили женщину тем, что они нашли на месте, давая ей выпить одну за одной. Мы обязаны всем этим нашему вождю.

Нужно было много сделать во второй половине дня, протереть и вымыть, время шло. Я совсем удивилась, когда внезапно майор появился в комнате, вдова впустила его. На этот раз он принес игру, он распростер лист перед Паули на его пуховике. Оба, очевидно, нашли игру, интересной. Я там не ориентируюсь, сходила на кухню к вдове и теперь быстро пишу эти строки. Майор принес даже "игровые деньги", немецкие марки по 3 и 5 марок. Как он может занимать этим? Я не решаюсь спрашивать его. Выпить он ничего не принес нам сегодня, попросил прощения за это у каждого из нас отдельно. Ничего не сделаешь, сегодня он - наш гость, мы унаследовали от фабриканта бутылку ликера.

Понедельник, 7 мая 1945 года.

Все еще довольно прохладно, но всё же поглядывает маленький солнечный лучик. Ночь снова довольно беспокойна, майор просыпался часто и будил меня стонами. Колено идет на поправку. Только если он ударяется им, ему больно. Все же с ним было немного спокойнее. Он рассказал мне про обеих выпивающих сестер, которые размещены в покинутой квартиру PG. По имени Аня и Лиза, они очевидно, очень популярны среди русских офицеров. Я видела одну из сестер на лестнице: очень красивая, черненькая, полная и нежная. Майор сообщал, пожимая плечами и немного стесняясь, о подвигах обеих женщин: его пригласили сегодня в первую половину дня в квартиру, где девочки с 2 мужчинами лежали на кровати и предложили ему, смеясь, присоединиться - ассортимент, который шокировал благовоспитанного обывательски мыслящего майора. Притягательный центр для русских - наверное, также, очень симпатичный трехлетний маленьким сын одной из сестер, который, по словам майора, болтает уже 3 слова на русском и играет с мужскими посетителями.

Дальше - новый день. Это так странно, без газет, без календаря, без того, чтобы жить по часам и дням месяца. Вневременное время, которым убегало как вода без стрелок, и только мужчины, которые появляются в чужих формах.

Иногда меня саму удивляет, с какой выносливостью я фиксирую это вневременное время. Это моя вторая попытка письменного монолога. Первую я предприняла ещё школьницей. Нам было по 15, 16 лет, мы носили ученические шапочки цвета бордо и обсуждали бесконечно Бога и мир. (Иногда также мальчиков, но очень снисходительно). Когда наш профессор истории получил апоплексический удар посреди учебного года, то к нам пришел новенький на замену. Курносый помощник, который лопался как взрыв в наш класс. Смело он противоречил нашему патриотическому учебнику по истории. Фридриха Великого называл азартным игроком. Он хвалил социально-демократического президента Германии Эберта, по поводу которого наш прошедший профессор охотно иронизировал, называя его "сыном шорника". После таких дерзостей он блестел нам черными глазами и кричал, заклиная с поднятыми руками: «Девушки, мир меняется, так как он нуждается в этом!»

Это нравилось нам. Мы также не любили мир 1930х. Мы максимально энергично отстранялись от него. Он был так запутан и забаррикадирован для нас молодых людей. Было миллионы безработных. Ежедневно мы могли слышать, что профессий, к которым мы так стремились - безнадежны и что мир ни в коем случае не ожидает нас.

Постоянно происходили выборы немецкого рейхстага, Раз за разом. Каждый вечер приводились собрания 10 или 15 самых больших партий. Мы шагали туда, маленькими группами, подстрекаемые нашим помощником преподавателя. Мы пробивались от национал-социалистов через центр и демократов к социал-демократам и коммунистам, поднимали руку в гитлеровском приветствии у нацистов и позволяли коммунистам называть нас "товарищ". Тогда я начала мой первый дневник, руководствуясь желанием определиться. 9 дней, я полагаю, я записывала упорно сущность речей агитаторов с предвыборными речами. На десятый день я сдалась, хотя у тетради было еще много пустых листов. Я не могла продраться из этого густого кустарника политики. Мои школьные подруги были в том же положении. Каждая партия, как нам казалось, владела частью истины. Но каждая боролась и занималась закулисными торгами: махинациями, охотой за портфелями, суетой вокруг власти. Никакая партия, как мы видели, не была чиста. Никто не был безупречен. Сегодня я полагаю, что мы должны были бы основать, пожалуй, партию 16-летних, чтобы бороться за наши моральные взгляды. То, что вырастает – превращается в грязь.

Понедельник привел к нам посетителя. Не из дома и не из района рядом, а с расстояния 2 часов ходьбы района на западе, из деревни Вильмерс. Девушка по имени Фрида, полная рассказов и слухов.

Вся эта история начинается с племянника вдовы, молодого студента-медика. У засвидетельствованного студента была однажды ночью в его университете смена по противовоздушной обороне. Молодая студентка-медик одновременно была с ним на противовоздушной обороне. Результатом этой общей борьбы стала беременность. Родители девочки 19 лет настаивали, сломя голову, на браке, ему было 21 год. Между тем какой-то генерал Гельденклау схватил молодого человека для фронта. Точно не знают, где он находится. Его молодая супруга, однако, теперь на восьмом месяце беременности, подруга как раз этой Фриды, которая сидит теперь у нас на кухонном стуле и передает послание.

Первый вопрос вдовы: «Ее изнасиловали?» Нет, Фрида, проходила все это время невредимой, то есть, не совсем невредимой, один раз ее зажали в подземном переходе к стене, но ему было не когда, был бой, он не имел времени поразвлечься. Вообще, войска пронеслись бегом мимо них, так сказать, галопом, незадолго до капитуляции без того, чтобы обосновываться надолго. Будущая мать показывала на свой животик и говорила "киндер" – и ее ни разу не тронули.

Все это сообщает нам малышка с чистыми, как отполированными глазам в. Я знаю эти глаза, видела их слишком часто, это мои собственные глаза, которые смотрели так на меня из моего зеркала, когда я жила на крапиве и крупе. Действительно, их сильно прижало, и поэтому Фрида взялась за трудоемкий поход, как она говорит, по абсолютно немым, пустынным улицам. Она просит для племянницы вдовы и ее будущего ребенка помощи в питании. Она сообщает, что девушка весь день лежит на спине и при самой незначительной попытке вставать, у нее начинаются приступы головокружения. Медицинская сестра посмотрела при случае нее и объяснила, что если мать недостаточно питается, то плод начинает высасывать соки из материнского тела, паразитируя на крови и мышечной субстанции.