Судьбы крутые повороты
Судьбы крутые повороты читать книгу онлайн
Книгами Ивана Лазутина «Сержант милиции», «Черные лебеди», «Суд идет» и другими зачитывалась вся страна, печатались они миллионными тиражами.
В новой автобиографической книге автор рассказывает о своей судьбе, которая с раннего детства шла с неожиданными, крутыми поворотами, начиная с раскулачивания любимого деда, потом арест отца по 58-й статье, война…
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Расцеловав на прощанье Петю и Толика, которым сказал, что пойдет на недельку в Крещенку поохотиться, Сережа подхватил под руки Зину, подбросил ее к потолку, слегка покружил, наказал слушаться маму и бабушку и опустил на пол. Отец сказал Сереже, что пора идти. Поезд, по его словам, отходил ровно в десять и никогда не опаздывал.
На вокзал Сережу провожали только мы с мамой. Чемодан с новеньким костюмом, ботинками, учебниками и бельем несли с Мишкой не через село, а околицей, чтобы не видели соседи.
Мама пришла домой в половине одиннадцатого. Мы с Мишкой, вернувшиеся со станции час назад, встречали ее у тополей Горбатенького. Тактика тайных проводов старшего брата была соблюдена так, как ее предписала нам мама.
Бабушка встала с коленей перед божницей в горенке только тогда, когда услышала голос мамы и узнала все подробности отъезда внука. Мама рассказала, что проводница вагона, в который сел Сережа, была женщиной доброй и приветливой. Два смятых рубля, протянутые ей мамой, она взяла не сразу, а как-то совестливо, сообщив при этом, что местечко для Сережи у нее есть хорошее, лежачее, в купе для некурящих.
Тяжелыми были для всей семьи эти две недели после отъезда Сережи. Почтальонка Ольга Сучкова, рябая, круглолицая девка, мать которой перед покосом часто приходила к нам и просила отца отбить и поточить косу или насадить колун на топорище, на наши вопросы: «Нет ли нам письмеца?», всякий раз отвечала с какой-то заковыркой, которые в лексиконе почтальонов с годами не только множатся, но порой обретают то шутку, то язвительную насмешку:
— Чернила разводит вам.
На пятый день после проводов Сережи я снова поинтересовался о письме у Ольги, но она с ехидной улыбочкой ответила:
— Везут, везут вам письмо… Только, правда, не на курьерском, а на быках, а быки уже неделю не кормлены и не поены.
«Ну и вреднющая же ты, уродина. Сроду бы тебе не выйти замуж!..» — мысленно послал я ей вдогонку, хотя знал, что если еще раз придется задавать ей тот же вопрос, то будет у меня на лице и доброе выражение и улыбка. «Ничего, потерпим… Сережа спешить не любит, вот когда обустроится, то сразу и напишет», — успокаивал я себя.
Отец, встретив как-то Ольгину мать в проулке, поздоровался и спросил: не соскакивает ли с топорища колун. На что Аксинья, не зная и не ведая о нашей тревоге ожидания письма, виновато ответила:
— Спасибо, Петрович, колун сидит как влитой. Вот собираюсь зайти к тебе, чтобы топор поточил, да все боюсь. Уж больно ты занятой, тащишь свою соху по борозде от зари до зари. Ольга-дура дала Трубичихе топор сушняк порубить, а их Мишка, паларыч его расшиби, принялся им рубить доску с гвоздями, да так изнахратил острину топора, что она вся в выбоинах, даже хворост не рубит.
И отец, который, как и мама, выдерживал осторожную тактику, стремясь не проговориться, спокойно отвечал:
— Ладно, приноси, я пропущу его на точиле, да так, что ты его и не узнаешь. Да только Трубичихе не давайте, пора бы и свой топор купить.
Но не знали мы, что вопросами о письме Ольгу Сучкову терзает и Мишка. Он всячески заискивал перед почтальоншей и даже попросил у нее альбом, в котором написал красивым почерком несколько стишков о любви, потом крепко приклеил пасхальную и рождественские открытки, на которых красовались златокудрая голубоглазая, вся в шелке и кружевах девица и ее ухажер-красавец с усиками, с черными, как смоль, волосами, расчесанными на пробор, и карими цыганскими глазами. Два листа альбома Мишка загнул в уголке и подписал «секрет». Уж что он там написал, какой секрет затаил — я не знал.
Толику и Петьке мама строго запретила обращаться к Ольге. Она боялась, что те по-малолетству выболтают то, чего ей знать не положено. Тактика… мамина тактика срабатывала. Дети должны были ее придерживаться. В этом у нее не было сомнения.
На исходе второй недели после отъезда Сережи, Мишка, пожаловавшись на живот, отпросился у классного руководителя и, запыхавшись, прибежал домой взволнованный, с красным лицом.
— Ты понимаешь, мама, вперлась в класс чуть лине посреди урока, раза четыре открывала дверь и все подавала мне какие-то знаки…
— Кто?
— Да эта, рябая. Она теперь заездит меня со своей просьбой.
— С какой просьбой? — не понимала мама.
— Да вот, два альбома притаранила и в каждом по полпуду.
— Какие альбомы? — ничего не понимала мама.
— Для своих почтовых начальниц. Говорит, что от них все зависит, — с этими словами Мишка сердито бухнул на стол два огромных тяжелых альбома с твердыми клеенчатыми обложками. — Она чё думает, что мне больше нечем заниматься, как писать ей тухлые любовные стишки и тратить последние деньжонки на дорогие открытки?!
Мама с недоумением посмотрела на него, и тогда Мишка с гордостью положил на стол письмо от Сережи. Конверт был заклеен. Мама погладила шершавой рукой сына по голове.
— Молодец, не распечатал.
И тут на наше счастье мамина «тактика» сработала. Все младшие оказались на месте. Зина в горенке наряжала деревянную куклу в платьице, которое сшила мама из цветных лоскутков старого, уже изношенного платья, а Толик и Петька только что вернулись с огорода, где, вооружившись осиновыми дрынами, с криками и угрозами гоняли двух телят.
А Мишка, потеряв терпение, просил:
— Ну, читай же, читай!
И мама, оглянувшись на малышей, на секунду задумалась, но тут губы ее дрогнули, и она начала читать:
«Здравствуйте, мои дорогие, мама, папа и бабушка, а также мои братцы Миша, Ваня, Толя и Петя и моя милая сестренка-раскрасавица Зиночка. Сообщаю, что доехал я благополучно, проводница даже дала мне постель. Я хоть и прилег, но ни на секунду не мог уснуть. Все думалось, как меня встретят крестный и крестная, что они подумают, раз мне не разрешили учиться дальше. Но тревоги мои оказались напрасны. Встретили меня душевно и ласково, поняли мое горе и заверили, что здесь, в городе, на их харчах будет жить спокойнее и легче. Дядя притащил из чулана узенький топчан и поставил его в горенке, головами к иконам, нашелся и почти новенький матрац. Крестный отдал мне свою пуховую подушку, а себе взял жесткую, перовую. Я отказывался, но он настоял на своем. Крестная утром нажарила таких котлет из свинины (неделю назад зарезали поросенка), что я даже не помню, когда я ел такую вкуснятину.
На второй день после приезда мы с крестной пошли в школу на улице Дуси Ковальчук, по которой ходит трамвай. Его конечная остановка у водокачки, куда мы с тобой, мама, не раз ходили за водой, несли ее на коромыслах. Директор школы нас принял сразу же, посмотрел мой табель, в котором у меня из сорока восьми четвертных и годовых отметок сорок четыре „очхора“ и четыре „хора“, зачем-то вызвал завуча. Та тоже Молча посмотрела все мои отметки, а также четыре похвальных грамоты, которые я получил в Убинской школе и спросила, почему я переехал в город. Тут вступила в разговор крестная. Она расплакалась, рассказала в какой нужде живет наша семья из десяти человек. А им, мол, Господь деток не послал, а живут они в новом бараке, дядя-крестный работает каменщиком и получает хорошо. Крестная так расстроилась и так расплакалась, что завуч поднесла ей стакан холодной воды и начала ее уговаривать. Мне даже показалось, что растрогался и директор, хотя он уже пожилой, постарше нашего папани. Встал, улыбнулся мне, похлопал по плечу, пожал крепко мне руку и сказал: „С завтрашнего числа ты, Сережа, ученик 9-го „А“ класса“. Спросил меня об учебниках и наказал, чтобы не опаздывал к урокам.
Вот, пожалуй, и все, что я спешу сообщить вам, дорогие мама и папа. Письмо пишу на четвертый день учебы. Все здесь не так, но мне нравится. О подробностях расскажу, когда приеду на зимние каникулы.
Всех вас обнимаю, целую, желаю здоровья и спокойствия души.
Внизу письма стояла размашистая подпись, которая так и сохранилась у Сережи на всю его нелегкую и большую жизнь.
