Разрозненные страницы

К юмору режиссера нашего театра Д. Гутмана надо было привыкнуть. Никогда нельзя было понять, говорит он серьезно или валяет дурака. Он мог ни с того ни с сего во время репетиции подойти к вам и, глядя прямо в глаза, простодушно и очень серьезно задать вопрос, ответ на который ему совершенно необходимо получить сейчас же:

— Рина Васильевна, вот я что хочу спросить. Мне говорили надежные люди, будто бывают случаи, когда мужчина, женатый законным браком, понимаете ли, будто бы вот он… изменяет своей жене. Как вы думаете, это возможно?!

Он готов был включиться в любую игру с пол-оборота. Так, были у нас у всех свои дурацкие игры друг с другом, о которых не все знали. Хенкин, например, всегда неожиданно, тявкнув, как щенок, хватал актрис нашего театра за ноги на лестнице или в фойе. Его нельзя было умолить не делать этого. Даже если кто-нибудь из старых актрис падал в обморок, спустя какое-то время он опять повторял эту шутку. Когда он как-то особенно нежно объяснялся мне в любви, я попросила его дать мне обещание больше не пугать дам. Он обещал. Но я не верила, как он ни клялся. Тогда он дал мне расписку: «От сего числа больше Вы не будете пуганы мною ни разу». Подпись и дата.

С Л. Утесовым у нас была такая совсем уж бессмысленная игра. Я, встретившись с ним где угодно, как укротитель, гладила его голову и говорила, словно льву, который не слушается:

— Цезарь, успокойся! Ты молодец, Цезарь! — А он брал в рот чуть не всю мою руку, мусолил пальцы так, что рука становилась мокрая, и урчал, очень довольный. И только после всего этого мы здоровались. Он был добрый лев, благожелательный: не язвил, не поносил своих друзей, даже зная, как они злословят за его спиной.

Для меня и моих сверстников связи и взаимоотношения актеров старшего поколения были не всегда понятны, как и их система жить, существовать. Была понятна их ожесточенная борьба за первое место на эстраде, а впоследствии — за получение почетных званий: на эстраде «заслуженных артистов» не было еще ни одного.

Илья Семенович Набатов с самым серьезным видом рассказывал мне, как он первый получил звание заслуженного на Украине:

«Я утром вставал и сразу шел в министерство. Садился в кабинете у начальства и говорил:

— Надо бы мне дать заслуженного.

— Ну, конечно, товарищ Набатов. Уже в ближайшее время будем думать об этом.

Я сидел очень долго. Потом уходил. На следующий день — опять то же самое. Я их там так довел, что когда они меня видели в окошко, уже начинали нервничать:

— Опять Набатов идет, сейчас будет доказывать. Надо поскорее оформлять его бумаги. — И постарались».

Он так забавно и смешно об этом рассказывал, что я каждый раз смеялась заново.

Илья Набатов — простая душа, человек, с которым не мог поссориться даже Николай Павлович Смирнов-Сокольский: колол его своими ядовитыми остротами, а тот добродушно терпел. Смирнов-Сокольский вообще раздавал направо и налево жестокие оплеухи, а ради красного словца, кажется, не пожалел бы никого. Человек остроумный и очень злой, он умел так сказать, что любому не поздоровится.

Темы и стиль выступлений на эстраде защищали Смирнова-Сокольского от нападок прессы. В своих выступлениях он бичевал, обличал, но все это всегда было сдобрено всевозможными анекдотами, шутками — всем, что могло насмешить и развлечь. Он сумел поставить себя на первое место даже в Министерстве культуры, просто подавляя работников министерства похвальными отзывами и собственным авторитетным мнением.

Публика сада «Эрмитаж» слушала его как необходимый элемент программы, и только иногда некоторые зрители говорили:

— Чего это он на нас кричит?

Когда Смирнов-Сокольский выезжал на гастроли, то брал с собой Ивана Байду. Это был очаровательный клоун на эстраде. Талантливый и пьющий. За ним нужен был глаз да глаз. Николай Павлович рассказывал мне всякие забавные истории о Байде. Я его спрашивала:

— Ну зачем же вы его берете в поездку? Ведь он всегда может подвести!

— Что вы! Кто же сможет его заменить? Люди везде смеются, а это ведь необходимо. Я сам слышал, как в Брянске один человек говорил другому: «Ты пойди посмотри обязательно. Там один читает что-то очень долго, я чего-то не понял, Байда называется. Но там у них есть Сокольский из Москвы — обхохочешься: и ногу за ухо закладывает, и стреляет в публику. Мы все животики надорвали». Так что мне без него никак нельзя. И очень метражный номер.

Была своя компания — В. Хенкин, Т. Церетели, Н. Сокольский, М. Гаркави, Г. Ярон, Г. Амурский, И. Набатов, Л. Русланова; были свои коалиции и подводные течения, свои счеты-расчеты, свои интересы и увлечения.

Хенкин, блиставший на всех сценах своим ярчайшим талантом, удивлял даже их умением жить, как ему нравилось. Он собирал картины (правда, Лидия Русланова, которая, в свою очередь, пользуясь консультациями крупных знатоков-специалистов, коллекционировала полотна русских мастеров, объясняла, что среди его картин девяносто процентов — подделки).

Конечно, все мы, так тесно, постоянно рядом работая, общаясь, словно рассматривали друг друга в лупу. И так и рассказывали, и рассказываем об этом. Но место каждого из актеров на ступенях театрального Олимпа, разумеется, оставалось и остается за ним.

Для нас они все были интересными, но круг наших интересов был уже другой — намного шире, ведь жизнь кругом нас шла совсем другая. И мы были уже совсем другими людьми.

Эстрада

Прежде чем человек полюбит музыку, танцы, пение или какой-либо иной вид искусства, он должен встретиться с ним, то есть увидеть и услышать. В то время когда радиопередач, телевидения еще не существовало в необъятной России, люди могли ничего не знать о театре. Ну, о Большом и Малом еще слышали от кого-нибудь, но все остальное тонуло в неизвестности.

До революции это не имело никакого значения: кому было положено — знали и любили искусство, кому нет — и так проживут. Но пришло время, когда всем все стало надо: грянула революция. И если революционный взрыв и грохот Гражданской войны на какую-то минуту заглушили голоса муз, они тут же воспрянули с новой, небывалой силой. Теперь надо было приобщать к искусству тысячи, а может быть миллионы, новых людей. Как этого достичь? Как и чем взорвать стену, отделявшую народ от искусства?

Советская власть сделала бесплатными билеты в театры. В. Маяковский пишет революционную пьесу «Мистерия-буфф» — народный спектакль. В нем заняты десятки людей, играть его можно на площадях, а смотреть будут тысячи. Режиссеры, ставьте! Актеры, играйте! Но не тут-то было. Перепуганные, недоумевающие артисты театров не захотели, не сумели взяться за небывалые, взрывные строчки, ниспровергающие все, к чему они привыкли.

И вот по Петрограду расклеены объявления: «7 ноября в ознаменование первой годовщины Октябрьской революции будет поставлена пьеса В. Маяковского «Мистерия-буфф». Все желающие играть в этой пьесе благоволят явиться в помещение Тенишевского училища… Там им будет произведен отбор и розданы роли». И люди шли. Все, кто желал: солдаты, бывшие гимназисты, рабочие, матросы. Трудно поверить сейчас, сколько среди них было малограмотных и неграмотных, узнавших о революционном спектакле и желавших участвовать в нем. А какой потребовался энтузиазм и терпение от постановщиков спектакля, чтобы помочь не умеющим читать выучить роли наизусть. Нельзя не прибавить, что сам В. Маяковский принимал деятельнейшее участие в подготовке спектакля и сыграл в нем три роли — Человека и двух чертей (не пришли исполнители).

Зрелище было грандиозным, имело огромный успех. Присутствовавший в зале А. В. Луначарский был в восторге и говорил: «Я видел, какое впечатление производит эта вещь на рабочих, она их очаровывает». Это событие стало началом рождения новой театральной жизни.

И с первых дней революции рабочие, солдаты, матросы стали слушать, смотреть выступления артистов в концертах. Сами по себе концерты не были новой формой. Концерты и дивертисменты устраивались по городам России всегда, особенно — благотворительные. В концертах участвовали знаменитые музыканты, певцы. В роскошных залах обеих столиц высшее общество принимало своих и итальянских звезд, оценивало их и восхищалось ими.