Разрозненные страницы

О Ф. Г. Раневской необходимо говорить и рассказывать без конца. Но делать это надо умеючи. Эта актриса — явление в советском театре. Театр — ее стихия. Здесь ее актерское могущество проявляется во всей силе. Актриса владеет зрителем, он подчиняется ей, завороженный ее страстью.

Многие актеры не могли сразу перейти из театра в кино: что-то мешало им в этом новом искусстве. Великолепный актер Плотников сам говорил мне, что не может он прийти на съемочную площадку впервые в фильме и сразу начинать сниматься в финальной сцене картины. И многие так. Но Фаина Раневская сразу стала великой артисткой кино, и поняла его, и приняла его, оставаясь абсолютно одновременно актрисой театра. Не то чтобы театр был для нее главным. Она оставалась главной для театра. Притом работа в кино стала одинаково необходимой и для нее, и для зрителей.

Раневская судила себя строго и редко бывала довольна своей работой в кино. А когда, уступив просьбам кинорежиссеров, уговоривших ее сняться в главной роли, снималась в фильмах, которые ей не нравились, потом ругала себя долго и беспощадно (пример — «Осторожно, бабушка»). Для зрителей же имя Раневской звучит как сигнал к смеху: сразу вспоминаются все великолепно созданные ею комические образы. Но я иногда думала, что дождусь, увижу Раневскую в роли трагической. Ведь за всю жизнь у нее не было ни «своего» театра, ни «своего» режиссера — они постоянно менялись.

Мы много лет работали почти рядом, в Москве, один сезон даже вместе — в Театре Сатиры. Для зрителей Фаина Георгиевна была любимой актрисой, для друзей — всегда необходимой. Она знала, чего от нее ждут, и полной мерой вознаграждала жадные ожидания. И столько ей природой отпущено своеобразия, таланта, юмора, страсти к жизни, что в Раневскую влюблялись все сразу — мужчины и женщины, и на сцене и в жизни. А у нее была роль такая: очаровать вас, а дальше вы — как хотите. Может быть, вам больше и не удастся встретиться с нею.

Я часто бывала в курсе ее дел. Раневская была еще хуже меня. Например, в вопросах одежды. Помню, она как-то целый год ходила в клетчатом мужском пиджаке. При всем своем неумении организовать собственный быт, я иногда старалась хоть в чем-то быть полезной ей. Кажется, это удавалось редко: ведь я и для себя ничего не умела.

Совсем не рассказываю о кинотехнике того времени. Каждый директор картины должен был добывать с боя не современную, а ту, первобытную киноаппаратуру, которой тогда тоже не хватало.

Что касается моего участия в фильме «Подкидыш», то персонажа домработницы в картине не было совсем. Я присутствовала на съемках как один из авторов, дописывая или меняя по ходу съемок необходимые реплики. И вдруг однажды Лукашевич и Барто заявили мне, что им нужен еще один комедийный персонаж, который должна играть я. И так мне пришлось придумать роль домработницы и сниматься в «Подкидыше», импровизируя на ходу каждую сцену.

Улица Горького

Театр обозрений по каким-то сложнейшим обстоятельствам убрали из Дома печати. Мы как раз уехали на гастроли и там узнали, что нас будут выгонять. Сначала не поверили, а потом стали засыпать нашего директора телеграммами: как дела? что будет? Он ответил не сразу, но точно: «Не беспокойтесь, я здесь тоже волнуюсь».

Мы долго добивались другого помещения, и наконец бездомный театр приютила газета «Рабочая Москва», отдав нам свой клуб на улице Горького (тогда Тверской). Театр обосновался в помещении, которое сейчас занимает Театр имени М. Ермоловой.

Мы уже не были теперь тесно связаны с Домом печати, и хотя старые друзья тоже приходили на премьеры, но в большом зале сидела наша новая публика. Теперь журналисты и критики могли ругать театр и критиковать сколько угодно.

Театр долго старался сохранить форму обозрений. Последним из них было «Приготовьте билеты» — острый сатирический разговор о чистке, о проверке, которая шла повсюду. Авторы — «крокодильцы» Н. Иванов-Грамен, В. Лебедев-Кумач, В. Павлов, режиссер — В. Типот, балетмейстер — Э. Мей. Музыку к спектаклю писал К. Листов. В обозрении затрагивались все самые злободневные вопросы, связанные с проходившей чисткой. Проверяют билеты — аппарат сатирически изображаемых учреждений подвергается чистке. Перед зрителем проходит целая галерея отрицательных персонажей. Здесь «уклонисты» и оппортунисты всех мастей, взяточники и перестраховщики. Из-за классических масок фамусовых и молчалиных выглядывали современные подхалимы, обыватели, карьеристы. В постановке были использованы киноленты, политические сатирические плакаты. Вся труппа была занята в спектакле. Он имел успех и шел очень долго.

Постепенно обозрение все-таки уступило место эстраде. На фасаде нашего театра появилось новое название: «Государственный театр эстрады и миниатюр». Подобралась прекрасная труппа: Б. Тенин, Л. Миров, Т. Пельтцер, М. Миронова и А. Менакер, изумительная актриса Дина Нурм, А. Бонди — характерный актер и даровитый писатель-драматург. И режиссеры были хорошие (Д. Гутман, В. Типот), и авторы талантливые (В. И. Лебедев-Кумач, А. Бонди, Л. Ленч, «крокодильцы»).

Там я, между прочим, заработала свою язву. Играли мы без выходных и репетировали без обедов. Зато курили. Не ели. Не потому, что нечего было: еда была кругом — рядом «Националь», заказывай, что душе угодно, даже очередей не было, заходи и ешь (а в углу за столиком всегда сидит Ю. Олеша с кем-нибудь из друзей). Но ведь надо было все время находиться в театре, делать спектакли, новые и обязательно интересные.

Теперь в программах кроме нашего постоянного состава часто появлялись сменявшие друг друга гастролеры: В. Хенкин, И. Набатов, А. Райкин и другие.

С Аркадием Райкиным, чтобы не соврать, мне довелось играть только один раз, в миниатюре «Одну минуточку» Л. Ленча. Я — зубной врач в поликлинике, он — пациент в кресле. У Райкина не было ни одного слова: он сидел с открытым ртом. А врач в это время то подходила к больному с инструментом, то по телефону давала хозяйственные указания:

— Мало ли что он требует! Скажите доктору Граве, чтобы перевернул халат на другую сторону. Ах, так! Уже переворачивал…

Пациенту:

— Одну минуточку! Не закрывайте рот!

Это длилось долго. Наконец, выбрав в шкафчике щипцы, врач возвращалась к пациенту, собираясь рвать зуб. Готовясь к боли, больной судорожно поднимал колени. Доктор отводила руку со щипцами и другой рукой опускала ноги больного:

— Так у нас с вами ничего не выйдет!

Звонит телефон. Врач берет трубку:

— Да-да, понимаю, — говорит она. — Ну и что же? Это бывает. Скажите больному, что ему зубы делали для еды, а не для разговоров. Пусть позвонит в протезную к Орлову.

Пациенту:

— Не закрывайте!

И снова в трубку:

— Да, спасибо. Принесите мне, пожалуйста, стакан сулемы и две булочки…

Зрительный зал смеялся неудержимо — достаточно было только видеть глаза Райкина и внешность доктора в ботах с меховой оторочкой (видно, в поликлинике холодно), в телогрейке под халатом и в теплой шляпке.

Недавно в «Медицинской газете» было напечатано интервью с А. Райкиным «Пропишите, доктор, смех». Там спрашивали, помнит ли он, как сидел в зубоврачебном кресле, а доктор Рина Зеленая рвала ему зуб и как доктора вызвали на перевыборное собрание, а ему пришлось самому закончить операцию.

Аркадий Исаакович сыграл столько ролей и программ, что, вероятно, мог и забыть об этой миниатюре. Но меня всегда удивляет и радует, как долго наш зритель вспоминает и ценит те актерские удачи, которые ему понравились и дали возможность искренне, от души посмеяться, как эта маленькая сценка Л. Ленча.

Продолжая разговор с А. Райкиным, «Медицинская газета» пишет: «Ничто ведь так не снимает усталость, не изгоняет скуку, как радость и смех. Кто-то даже подсчитал, что трехминутный смех заменяет десятиминутную гимнастику». И Райкина спрашивают: «Аркадий Исаакович, значит, юмор можно сравнить с терапией. А сатиру?» Райкин отвечает: «Думаю, что не с хирургией. Хирургия более радикальна. Но сатира — это хорошее народное средство, оно помогает тем, кому уже ничего не помогает. Его боятся даже те, кто ничего не боится. Сатиру нужно прописывать, сделав на рецепте пометку «cito», ибо некоторые болезни и пороки необходимо лечить срочно».