В подполье можно встретить только крыс

Я подошел к нему и спросил, действительно ли он ударил Борю. Тот с вызовом: "Ну я! Ну и что!" И я, не сдержавшись, приемом джиу-джитсу (удар ребром ладони по горлу) отправил его на землю. С тех пор Борю больше не трогали. А наши уголовники, то-бишь санитары, стали уважительнее относиться к больным. Хотя надо сказать, что среди санитаров были и вполне порядочные люди, которые сами по себе относились к больным сочувственно и доброжелательно.

Что же касается среднего медицинского персонала, то их отношение ко мне зависело прежде всего от того, какой ветер дул сверху. В роли же ветра выступала жена начальника больницы. Перед ней и выслуживались медсестры. И нужно сказать - они умели отравить жизнь всякими мелкими пакостями. Меня больше всего ранило, когда на меня шипели: "Не возбуждайтесь!" Специфическое психиатрическое выражение - возбудился - относится к душевнобольным, у которых резко обостряется процесс. Такого у меня, разумеется, ни разу не было и быть не могло, поскольку не было самого заболевания. Но стоило мне сделать какое-либо замечание, скажем, возразить против преждевременного прекращения прогулки, как тут же, как кнутом, хлестало: "Не возбуждайтесь".

Но это психологическое, так сказать, воздействие, а были и физически более ощутимые. Два первых месяца меня держали в шестиметровой камере вместе с бредовым больным, совершившим тяжкое убийство. Не очень приятно видеть весь день лицо безумца, который либо неподвижно сидит с безучастным видом, либо начинает безостановочно говорить. А еще менее приятно проснуться от вперенного в тебя безумного взгляда и увидеть этого безумца, стоящим над тобой в позе, готового к броску. Убрали его от меня лишь после того, как мне часа в два ночи пришлось силой оторвать его от себя и отбросить на кровать. Между прочим, я никого не звал на помощь, но камера тут же открылась, и его увели. Значит, в глазок наблюдали за всей борьбой - давали мне возможность достаточно напугаться.

После этого я остался в камере один и пробыл в ней до своей выписки из психбольницы. Правда, камеру усовершенствовали. Во-первых, вставили новый замок и ключ от него забрали на вахту (в другой корпус). Во-вторых, забили наглухо кормушку (закрывающееся окошко в дверях, через которое в тюрьме подается пища). Эти два "усовершенствования", видимо, имели своим назначением усилить мою изоляцию. На деле они мне дали побочный эффект дополнительных мучений. Например, кормушка закрыта, а лето жаркое. Из окна, как из печки. До того, как забили кормушку, можно было посигналить надзирателю, и он открывал ее - образовывался сквозняк, становилось легче дышать. Теперь чувствуешь себя, как рыба, выброшенная на берег. В это же время у меня начались сердечные приступы. Лекарства (ни валидол, ни нитроглицерин) в камеру не дают. В случае приступа прежде, когда была открывающаяся "кормушка" можно было просигналить и получить лекарство через кормушку. Теперь надо открывать дверь. А ключ от двери на вахте - лично у дежурного. А дежурный как раз совершает обход отделений. Пока его найдешь, позовешь, может пройти полчаса, а то и больше. За это время и помереть можно поспеть.

Ситуация - закрытая дверь и ключ от нее на вахте - оказалась неприятной и еще в одном отношении. В отношении пользования туалетом, как выражаются в тех местах, "для оправки по малому". "Для оправки по большому" редко так бывает, чтоб ждать было невозможно. А вот "по малому" - это явление частое. За сутки и два, и три раза так случается, что пока найдут дежурного и он явится с ключом, уже передержка. И, если это происходит систематически, начинается общее нарушение мочеиспускания. Доходишь до того, что уже ни о чем другом думать не можешь, кроме того, чтобы не опоздать просигналить. А "не опоздать" постепенно становится невозможным, ибо доходишь до того, что даже только возвратившись из туалета, если нажмешь на кнопку, тут же появляется нестерпимое желание на "малую оправку". Выработался своеобразный условный рефлекс. Ну, а как ему не выработаться. Ведь эта ситуация держалась свыше полутора лет. Кажется, узел просто было разрубить - дать в камеру "судно" или хотя бы "утку". Но ситуация, видимо, кому-то понравилась. Я не думаю, чтобы и это было предусмотрено установкой особого замка на моей камере. Полагаю, что в той установке было заложено лишь рациональное, с точки зрения тюремщика, зерно: усиление охраны, исключение возможности общения с персоналом отделения и больницы. Но получился побочный эффект. И понравилось: "Ага, пусть генерал походит в мокрых штанах" еще одно мучение, еще одно унижение. И так многие месяцы. Жена предлагает свою "утку": "Нет, что Вы! Неужели Вы думаете, что больница так бедна? Сами купим и дадим. Не волнуйтесь". И не покупают, и не дают свыше полутора лет.

Еще одно мучительство, еще одна издевка - так называемые выписные комиссии. Два раза в год в этой комиссии как бы решается вопрос, кого выписать, кого оставить. На самом деле здесь ничего не решается. Да и попробуйте что-нибудь решить за то время, в течение которого заседает комиссия. На том отделении, где я "лечился", общая численность больных обычно 94-98 человек. Временами несколько меньше или несколько больше. Так вот, комиссия, начиная работу после завтрака (с 10.00 - 10.30) к обеду (т.е. в 13.30) заканчивала. Следовательно, в среднем на человека она затрачивала менее двух минут. И за это время председатель комиссии - профессор Института им. Сербского Ильинский - успевает оценить больного лучше, чем лечащий врач. Врач выписывает, а Ильинский решает: "Продлить лечение". Какая великолепная эрудиция и как же быстро. Прекрасная иллюстрация к уверению Снежневского, что советская психиатрия на таком уровне, при котором "ошибки в диагностике абсолютно исключены".

Что комиссия не решает, неясно разве что политическим младенцам. Ильинский, выезжая из Москвы, получает твердое указание насчет каждого из политических. При этом совершенно необязательно указание - "такого-то не выписывать". Достаточно получить указание, кого выписать. И уже .ясно остальные выписке не подлежат. В общем, Ильинский на том уровне, на котором ошибки исключены. А узники спецпсихбольниц верят, надеются. Уже за два месяца до комиссии начинается всеобщее возбуждение. Надзорная камера заполняется. Переводятся в положение поднадзорных еще 2-3 камеры. После комиссии не меньше месяца уходит на то, чтоб возбуждение улеглось. Значит, при двух комиссиях все больные не менее половины года находятся в стрессовом состоянии. Это ли не мучительство! Это ли не издевка над чувствами людей.