Дневник. Том 2

На улицах ужасные картины — из лазаретных повозок вы

носят раненых с пропитанными кровью повязками на голо

вах. А на Центральном рынке нет даже овощей и зелени. Сто

лики зеленщиц совершенно пусты. Лишь изредка какая-ни

будь торговка вытащит из своей корзины, точно драгоценность,

несколько листиков щавеля или капусты и делит между поку

пательницами, которые рвут их друг у друга из рук; а какой-

нибудь военный загребает своей ручищей две-три луковицы,

разложенные на столике.

На улице Монмартр под окном винной лавочки, где при

строился какой-то продавец жареной снеди, мужчины, жен

щины и дети, греясь у пылающей печурки, обедают горячими

оладьями, которые поглощают, прихватывая кусочком газеты.

Вторник, 6 декабря.

В ресторанных меню значится сегодня мясо настоящего

буйвола, настоящих антилопы и кенгуру.

Нынче вечером на улицах, там, где имеется самое скудное,

хотя бы отраженное освещение, удрученные лица склонились

над газетами. В них официально сообщается о поражении Луар-

ской армии и о том, что Орлеан снова перешел в руки против

ника *.

Четверг, 8 декабря.

Если республиканское правительство и спасет Францию —

а я не хочу еще отчаиваться в судьбе моей родины, — то пусть

все знают: Франция будет спасена не благодаря Республике, а

6*

83

вопреки ей. Республика принесла с собой лишь бездарность

своих деятелей, фанфаронские выступления Гамбетты и тру

сость батальонов Бельвиля *. Назначениями на высокие посты

людей вроде Гарибальди * она внесла дезорганизацию в армию,

подорвала боевой дух парижан постоянными интригами друзей

и братьев в пользу Пруссии, уж одним своим именем отпуги

вая провинцию в убивая в ней стремление к народному сопро

тивлению. Вот и весь ее вклад в дело Национальной обороны.

Она дала армии только грабителей, и ни один из ее популяр

ных деятелей не пал на поле брани, сражаясь за освобождение

родины плечом к плечу с Барошем, Дампьером или им подоб

ными.

Девяносто третий год умер окончательно, и республикан

цев уже больше не существует. Люди верхов теперь — это хны

чущие адвокаты, а люди низов — головорезы, учиняющие по

литические погромы, разрушающие все в государстве, как в тех

домах, куда они врываются в униформе солдат Национальной

гвардии. Нет, нет, за словами республика и республиканский

не осталось больше той веры, того чувства — ложного, если

угодно, но возвышенного, идеального, — которое возносит чело

вечество над самим собой и рождает в нем способность к ге

роизму и самопожертвованию.

Теперь говорят об одной только еде, о том, что съедобно и

что можно раздобыть для еды. И разговоры сводятся прибли

зительно к следующему:

— Знаете, свежее яйцо стоит двадцать пять су. Рассказы

вают, что какой-то тип скупает в Париже все свечи и, подба

вив немного краски, фабрикует из них тот жир, за который с

нас так дорого дерут.

— Не вздумайте только пользоваться маслом какао: оно по

меньшей мере на три дня отравляет весь дом смрадом!

— Я видел котлеты из собачьего мяса; право же, они вы

глядят очень аппетитно, совсем как бараньи!

— Скажите, приходилось ли кому-нибудь действительно

отведать мяса кенгуру?

— Дам вам рецепт одного очень вкусного блюда! Сварите

макароны, прибавьте к ним побольше всякой травы, и у вас по

лучится салат... Что ж, по нынешним временам!..

— Не забудьте, у Карселе есть еще томатные консервы!

Живем впроголодь, но надвигается настоящий голод. Эле

гантные парижанки превратили уже свои туалетные комнаты

в курятники. Прикидывая и подсчитывая, люди спрашивают

84

себя: если учесть все отбросы, обрезки и оскребки, останется ли

еще через две недели хоть какая-нибудь еда?

Скоро не будет не только пищи, но и освещения. Уже

трудно достать гарное масло, запас свечей приходит к концу.

Но хуже всего то, что при таких морозах близится минута,

когда не станет ни каменного угля, ни кокса, ни дров. Нас ждут

голод, холод и полная тьма; и будущее сулит нам, видимо, та

кие страдания и ужасы, какие никогда еще не сопутствовали

ни одной осаде.

Пятница, 9 декабря.

Как ужасно воевать в такую стужу! Думаешь о страданиях

солдат, вынужденных проводить ночи в этой леденящей сыро

сти, о раненых, которых доконал холод.

Сегодня крепостной вал с очертаниями побелевших под сне

гом укреплений, по которым шагают закоченевшие часовые —

солдаты Национальной гвардии, с засыпанными белым тем

ными далями и обледеневшими, словно слюдой покрытыми гла

сисами фортов, с низко нависшим небом цвета матового стекла,

где покачивается привязной воздушный шар, — этот крепост

ной вал кажется каким-то уголком русской деревни.

Когда на закате я возвращаюсь домой, вокруг меня с белой

земли подымаются в сизое небо розовые деревья; и мне чу

дится, что я движусь по одной из тех японских гравюр с оде

той снегом землей и карминно-красными деревьями, которые в

этой стране натуристского искусства изображают зиму.

Суббота, 10 декабря.

Нет ничего несноснее того состояния, когда, окрыленные

надеждой, вы сперва готовы глупейшим образом поверить бол

товне, вздорным измышлениям и выдумкам газетчиков, и тут

же снова преисполняетесь сомнений и полного ко всему недо

верия. Нет ничего мучительней того состояния, в которое по

вергает вас неизвестность: где находятся сейчас армии провин

ций, в Корбей или Бордо, да и существуют ли они вообще? Нет

ничего более жестокого, чем жить во тьме, в ночи, в неведении

того трагического, что грозит вам, окружает вас и гнетет.

Право же, кажется, что г-н Бисмарк засадил весь Париж в оди

ночку, запер его в камеру уголовной тюрьмы.

Сегодня я впервые замечаю очереди у бакалейных лавок —

внушающие тревогу очереди людей, которые без разбору

85

расхватывают все оставшиеся в этих лавках банки консер

вов. По улицам тянутся похоронные процессии и тут же про

исходит сбор пожертвований в пользу раненых; вместительные

коленкоровые сумы, вроде тех, что мне приходилось видеть в

дни карнавала в Италии, подымают до высоты третьего этажа,

чтобы принять даяние от стоящих у окон людей.

Большие парижские кофейни имеют сейчас самый провин

циальный вид. Почему бы это? Потому ли, что мало лакеев,

что завсегдатаи читают все время одну и ту же газету и, со

бравшись кучками посреди зала, толкуют о дошедших до них

известиях, точно так же как обсуждаются местные новости в

маленьких городках; потому ли, наконец, что посетители ко

феен, сами не зная зачем, застревают там, где прежде приса

живались лишь на м и н у т у , легкомысленно и беспечно, как

перелетные птицы, ибо за дверьми кофейни их ожидали ты

сячи других удовольствий и развлечений?

Все вокруг тают и чахнут. Только и слышишь ото всех, что

приходится ушивать пояс в панталонах, а Тео жалуется, что

впервые в жизни надел подтяжки, потому что его штаны не

удерживаются больше брюхом.

Вдвоем с ним мы отправляемся навестить Гюго в павиль

оне Роган. Застаем его в просторной комнате особняка; буфет

светлого дерева, точно в столовой, камин украшен двумя ки

тайскими фарфоровыми лампами, между которых красуется

бутылка водки. Божество окружено существами женского пола.

Ими занят весь диван; пожилая дама с седыми волосами, в

платье цвета осенних листьев, с глубоким вырезом на груди,

обнажающим большой участок ее морщинистой кожи, играет

роль хозяйки салона. Эта женщина — помесь маркизы былых