Иван Поддубный. Одолеть его могли только женщины

– У окна или за ширмой?

Выбор Иван вновь предоставил Эмилии, ему было важно не где сидеть, а с кем. С ней – где угодно. Естественно, выбор пал на столик за ширмой. Поддубный и сам не заметил, как из грозного борца превратился в дамского угодника. Эмилия уже могла вить из него веревки. Ей искренне нравился Иван, но опытная в амурных делах дива уже имела свою тактику обращения с мужчинами.

Эмилия раскрыла меню, произнесла по-французски несколько названий блюд. Ивану они ничего не говорили.

– Я плохого не посоветую, – поспешила она его утешить. И тут же стала заказывать.

Окажись с кем другим, Поддубный бы по сельской привычке обязательно предварительно уточнил, что сколько стоит. Решил бы, что заказывать так много не стоит, но он смотрел влюбленными глазами, а потому расточительность Эмилии казалась ему милой.

Услужливый официант зажег на столе свечи. Отблески огня заиграли на лицах мужчины и женщины, появился тонкий аромат воска. На сервировочном столике возникло серебряное ведерко со льдом, из которого торчало горлышко бутылки шампанского. В умелых руках коротко выстрелила пробка. Официант поднес ее к лицу Поддубного. Эмилия, подперев голову рукой, взглядом показала, что следует делать. Иван знак понял, мол, надо убедиться, что на пробке нет плесени, и дать согласие налить пенящееся вино в высокие бокалы. Он втянул воздух носом и кивнул. Но на этом ресторанное священнодействие не окончилось. Официант плеснул шампанское лишь на дно и вопросительно глянул на посетителя. Поддубный, боясь опростоволоситься, отпил и согласился с тем, что шампанское отличное.

– Только хлеба побольше принеси, любезный, – напутствовал официанта Иван. – Тонко не режь.

– Как будет угодно.

Наконец они остались одни. Из-за ширмы слышались приглушенные голоса посетителей. Никто не говорил здесь громко. Изредка раздавался женский смех, но и он звучал сдержанно. Ножи и вилки слегка позванивали. Негромко играл небольшой оркестрик.

– Что-то долго еду не несут, – забеспокоился Поддубный. – Ты же голодна.

– В ресторанах всегда приходится долго ждать, – мягко улыбнулась Эмилия. – Они начинают готовить только после заказа. Сюда ходят не столько поесть, сколько посидеть, поговорить… – Она замолчала.

Иван почувствовал, чего хочет сейчас женщина, он положил свою ладонь на ее. Рука цирковой дивы исчезла под его могучими пальцами, он нежно пожал их.

– Ты такой сильный и… нежный.

Отвыкший от спиртного, Поддубный немного захмелел. Эмилия пила больше него. Ее забавляло то, как много хлеба ест Иван. Он отправлял его в рот целыми ломтями. Дива не пыталась учить своего обожателя правилам этикета, хотя некоторые он усвоил еще в свою бытность в Феодосии от учеников мореходных классов. Во всяком случае, вилку держал в левой руке, нож – в правой, не откусывал мясо от куска, а отрезал.

Немногословный Иван больше слушал, чем говорил. Эмилия рассказывала ему про свою жизнь. Про то, как, рожденная в цирковой семье, она не могла выбрать себе иной профессии. Мол, с детства ее жизнь была «отравлена манежем». Про то, как пришлось покинуть родную Венгрию и перебраться в Россию. О своих прежних увлечениях, мужчинах, она не рассказывала, чувствовала, что Поддубному это будет неприятно.

Наконец пришла пора расплачиваться. У Ивана чуть не вырвалось возмущенное: «Сколько?» Однако он сдержался, ведь был с дамой. Пришлось дать еще и швейцару «на чай». А тем временем у крыльца припозднившуюся парочку терпеливо поджидал извозчик.

– Покатаемся с ветерком? – Эмилия запрокинула голову и, кокетливо прищурившись, посмотрела Ивану в глаза.

Он не мог ей отказать.

– Гони! – крикнул он вознице.

Тому наверняка уже не в первый раз приходилось катать подвыпившую публику, а потому о маршруте он не спрашивал.

Подковы высекали искры из мостовой. Пролетка мягко раскачивалась на рессорах.

– Дорогу! – кричал извозчик зазевавшимся поздним прохожим и щелкал кнутом не хуже циркового укротителя.

Эмилия заливисто смеялась, когда экипаж заносило на поворотах, и она буквально вцеплялась в Поддубного, чтобы не вылететь на дорогу. Центр города оказался позади, мостовая сменилась каменистой дорогой, вдоль которой растянулись неприглядные домишки окраин. Вскоре кончились и они. Дорога пошла вдоль моря, по высокому обрыву.

Эмилия перестала смеяться, она сосредоточенно смотрела на неспокойную воду, на волны, рассыпавшиеся брызгами в лунном свете.

– Ты о чем думаешь? – спросил Иван.

– О тебе, – серьезно ответила женщина. – Ты слишком добрый для меня и доверчивый.

– Не понимаю, – удивился Поддубный. – Что ты такое говоришь?

– Я не хочу приручать тебя потому, что в любви иногда бывает очень больно.

– Я это знаю.

– Ладно, не будем больше об этом, забудь. Меня ничто не изменит, – Эмилия прильнула к своему спутнику. – Поедем назад, уже поздно.

Пролетка остановилась у цирка. Иван расплатился, отметив в мыслях, что истратил за сегодня значительно больше, чем зарабатывает за день. И на эту ночь он остался у Эмилии. Его безудержно тянуло к ней, хотя предыдущая ночь вспоминалась ему со стыдом. Все повторилось. И страсть, и торопливое прощание на рассвете.

Вскоре о романе Поддубного и Эмилии уже шептались артисты в цирке, провожали их многозначительными взглядами. Синьор Труцци даже как-то раз попытался заговорить с Иваном на эту тему. Момент выбрал удачный, как раз пришла пора рассчитываться за неделю.

– Иван Максимович, мне кажется, вы забросили тренировки. А это неправильно – это ваша профессия. Ваш хлеб, – стал поучать он, отсчитывая деньги. – Женщины, они такие существа, что никогда нельзя знать заранее, что у них внутри. Уж я вам говорю это ответственно. Сам не раз обжигался.

– Я еще не проиграл ни одной схватки, – напомнил Иван.

– Все когда-нибудь случается впервые, – усмехнулся итальянец. – Я хотел бы предупредить вас насчет мадемуазель Эмилии…

– Она моя невеста, – тут же оборвал владельца цирка Иван.

Сказано это было с такой убежденностью, и при этом в глазах Поддубного горел такой решительный огонь, что синьор Труцци не стал развивать тему. Ему сам собой вспомнился малоприятный эпизод с поеданием контракта. Иван бывал страшен в гневе.

– Ну, раз невеста… простите великодушно. Не знал. А деньги вы все же пересчитайте, так принято, – напомнил итальянец.

– Пересчитывай, не пересчитывай, больше их от этого не станет, – беспечно произнес Поддубный, засовывая ассигнации в карман пиджака, он уже знал наперед, что долго они там не залежатся, время дешевой жизни для него окончилось.

Посчитав, что разговор на этом окончен, Иван поднялся.

– Погодите, – остановил его синьор Труцци, по выражению его лица можно было подумать, что новая мысль только что пришла ему в голову. – Как вы смотрите на то, чтобы на недельку-две поехать в Одессу и выступить в тамошнем цирке?

– Нормально смотрю. А что? – пожал плечами Поддубный.

Он не сразу связал вместе предыдущее с последующим. Не понял, что владелец цирка желает на время разлучить его с Эмилией. Расчет был неглупым. Уж кто-кто, а синьор Труцци прекрасно знал повадки цирковой дивы, знал, что засыпать одна она не привыкла.

– Ну и отлично. Отправитесь на следующей неделе, – потер ладони владелец цирка. – И вам будет полезно схватиться с другими борцами. И публика вас посмотрит. И мне прибыль.

Эмилия, узнав о скором отъезде Ивана в Одессу перед самым вечерним выступлением, восприняла это спокойно. Честно говоря, Иван несколько утомил ее. Как она сама выразилась, его стало слишком много, так тщательно он ее опекал и так сильно старался угождать ее капризам. Венгерская циркачка была из той породы женщин, которых принято называть коллекционерками. Они коллекционируют поклонников, никогда и никого впрямую не отвергая.

– Вот и отдохнешь немного от меня, – только и сказала она.

Уже находясь на манеже, после того как продемонстрировал свой «коронный» номер с телеграфным столбом, Поддубный заприметил среди зрителей знакомое лицо. Это был его односельчанин – Тарас Чирк. Было видно, что он приехал в Севастополь ненадолго, а не работает здесь. Может, продать чего-то решил, может, наоборот, купить. Сельского жителя легко распознать по повадкам, по настороженному взгляду, боязни сделать что-то не так, пусть он даже и оденется в фабричную одежду и вместо казацкой люльки примется курить папиросы.