Огрызки жизни или Дневники (СИ)

Вот, написал о Марине:

Наступающий день становился сказочным... Непрерывное желание напряженности, нервное ожидание конца череды непричастности, поиски лица, жажда соития с сущим вдруг разлучаются на миг с гнетом тщетности и вырываются на природу предметов, одушевляя каждый подсолнух и всякий взгляд, доселе казавшиеся навсегда независимыми и потому отчужденными от хода времени, голубизны воздуха и ее глаз... Время не выдерживало текущей напряженности и колебалось - мгновенные картинки прошлого сменялись абрисами неотвратимого. Прошлое тянуло и выталкивало, неотвратимое пустело на будущей меже, молча и беспристрастно. Вдруг толкнуло, бросился на колени перед ней, сидящей в ожидании следующей минуты, поцеловал там, где кончались коротенькие шорты и смыкались ноги. Рожденная прикосновением губ секунда не ушла в прошлое, растворившись надолго в трепете бедер, передавшемся немедля в оживление тела и движение рук, мягко легших на его склонившуюся навек голову. Скрип двери, придвинув резко окружающее естество, раздавил смятенную откровенность. Клочья ее повисли в воздухе, сделав его заметным для дыхания. Прошлое опустело, время, утратив размерность, забыло свое предназначение, улеглось вокруг, неспешно переваривая нежданную добычу...

19.08.91. Переворот. Жду письма. Надежде, не помню фамилии (была поварихой в 1984 г.), говорил в ответ на ее признания в любви - чушь, это свежий воздух.

21.08.91. Валька завтра идет за билетом.

У нас три рабочих: Валька (самый ленивый, вечно спит в бане), Бугор – студент и Илья. У Ильи папа русский мама-еврейка, и потому он уезжает в Израиль. Хороший парень, большой и сильный. Постоянно говорит мне: - Равнодушнее, Руслан, равнодушнее живи.

Иногда сажает меня на плечи  и катает.

Надо придумать молитву и повторять ее чтобы укрепиться в жизни.

 Вот-вот забрезжит день, он будет прожит и родит завтрашний. Сегодня, быть может, ты не найдешь радости и смысла и будет этот день днем скорби... Не лишай его жизни. Пути нет и нет его конца. Есть непорочный день и ты - его частичка. Восхитись его началом и концом, пусть вожделение будет твоим попутчиком, ибо оно и создает богов, озаряя день сиянием знакомых и неведомых чувств, и развенчивает их, освобождая мир от кумиров. Идущие в послезавтра незрячи, они страшатся смерти и судорожно высекают живыми руками свои имена на холодных могильных плитах. Не бойся боли души и тела. Боль твоя - искренняя, неподкупная свидетельница твоего бытия. Ты запомни ее мясом, суставами, мозгами, и прошлое станет рельефным, а будущее притягательным. Не сторонись чуждых - зная жизнь, тебе неведомую, они помогут уйти к свету. Зависть и злоба сминают день и отравляют ночь, гнев и гордыня - пыль и сор - они закрывают солнце . Не спеши, послезавтра - смерть. Улыбнись правдолюбцу и помири его со лжецом: братьям-близнецам не жить друг без друга. Оставь убогих, иди к щедрым. Обида глупа как обидчик. Уйди от них. Улыбнись скупому - он боится умереть бедным и меняет этот день на фальшивые монеты. Улыбнись алчущему - он стремится к тому, что остается за плечами. Улыбнись подлому - он меняет свет дня на темень души. Улыбнись им и себе в них и отведи глаза на мир. Послезавтра смерть, а завтра - преддверие. Живи сегодня и здесь - и жизнь станет бесконечной...

Чтобы жить, надо умереть, чтобы иметь, надо потерять. Надо пройти весь путь зная, что он - в никуда и, следовательно, бесконечен; с рождения и до исхода в тебе не появится ничего нового - ведь с рождения ты безграничен, а к безграничному нечего прибавить. Не заключай свою бесконечность в телесной оболочке, гони ее по городам и дорогам, обними ею всех людей и женщин и ты поймешь, почему сметь старшая сестра, почему завтрашний день подождет, почему в мире нельзя ничего потерять и ничего приобрести. Отказывайся от всех привычек, кроме привычки жить. Смело пробуй - ты никогда не поглотишь того, что тебе не принадлежит... Ты слаб и немощен в своей оболочке, в своем стремлении ее укрепить, сохранить и украсить, окружить верными и сильными людьми, привычными женщинами. Ты слаб стремлением к покою и сытости. Ты раб своих обрыднувших желаний, ты раб сна и сновидений. Ты раб и знаешь это и ненавидишь тайно или явно себя и близких. Ты бежишь себя, но прибежать ни к чему и ни к кому не можешь, ибо видишь в них то, от чего бежишь. И ты прячешь голову в песок намеренной повседневности. Хоть дышишь ты там не глубоко, но песчинка за песчинкой секунда за секундой замещают твое живое мясо, твой еще сопротивляющийся иногда мозг, твои еще крепкие кости. И вот ты уже каменный идол и, может быть, лишь иногда твои не вполне остекленевшие глаза сочатся не умеющей вполне умереть тоской о несбывшемся... С собой ничего не сделать. Можно умертвить плоть, можно лицемерно успокоить верой душу, можно ее отдать, но это будешь уже не ты... Слабый боится быть собой. С рождения и до смерти он ищет способов ухода от себя, способов убийства и забвения своего времени и своей жизни. Оставшись наедине с собой, он ищет простых занятий, способных отвлечь его от факта своего существования. Он тяготится им и потому пытается наладить колею бездумного скольжения к пропасти смерти. Умный ищет способов возвыситься над собой - он творит, проникая в суть вещей, заставляя их, кружится в угодном ему танце, он создает все новые и новые игрушки для ума и тела. И он, однако, в конечном счете, счастлив лишь в творческом забвении, то есть лишь в те короткие часы, когда превращается в бесчувственную вычислительную машину, стремительно пожирающую время. Вытолкнутый из него, он целое мгновение наслаждается придуманной игрушкой,  затем же судорожно пытается примириться со своим опять вдруг воспрянувшим одиночеством, которое в принципе и есть "Я", не напичканное знаниями, не вымазанное в дерьме ненужного никому общения, не связанное ни с прошлым, ни с будущим и которое впервые и навсегда проникло в кровь в чреве матери и стало там неотъемлемым  членом существования. Быть может, с тех пор все порывы наши сутью принадлежат лишь двум основным желаниям, попеременно владеющими нами всеми своими составными частями: желанию всеобще и чаще ощущаемому - забыться и заснуть сном нарожденного младенца, и желанию, не всегда осознаваемому разлагающимся мозгом: натянуть до предела все свои чувства и нервы и сыграть на них гимн существованию...

Не надоедай хотя бы себе сам. Не принимай себя всерьез, ибо серьезность это ощущение значимости, а что могут значить природа и ты, ее частичка? Кто или что может все это оценить в целом и в частностях? И для чего? Оценки по природе своей сиюминутны, они нужны для того, чтобы идти между "было" и "будет", и с каждым шагом они неудержимо расходятся с действительностью, даже если оправлены в бетон тупости.

Счастье! Этот гимн мгновению наделен беспощадным аппетитом, способным сожрать все сущее. Он может быть извлечен из закоулков жизни и тяжелым, многодневным трудом, и неожиданной находкой. Он же зазвучит навсегда после несложных хирургических изменений известных закоулков мозга. Во многом смысл и действенность этого понятия зависят от потока слов исходящих с рождения от людей окружающих. Без него наши мысли о счастье мало бы отличались от мыслей енота, задним проходом зримо осознающего в норе приятную полноту желудка. Счастье, в конечном счете - это равновесие чувств и слов, шаткое равновесие, при  движении нередко нарушаемое. Разложение чувств в затхлом покое - счастье, - также приводит к нарушению рассматриваемого равновесия, хотя и не такому стремительному. Данное не относится к изначально счастливым.