История изнутри. Мемуары британского агента.

товаром любого сплетника и главным времяттетгоовож дением всякого салона. ^^препровож

ГЛАВА ВТОРАЯ

Я говорил, что Бейли был болезненным человеком Недостаток моциона (неизбежное зло московской зимы) и усиленная работа подорвали его здоровье, и в апреле 1915 года он осуществил свое намерение возвратиться в Англию и подвергнуться операции, которая уже давно была ему необходима. Со свойственной ему добротой он настоял на предоставлении мне недельного отпуска перед своим отъездом. Это был мой последний праздник в России, и я насладился каждой его минутой. Покинув Москву, все еще скованную зимой, я прибыл в Киев, колыбель русской истории и священный город православ ной церкви. Когда я проснулся после ночи, проведенной в поезде, я увидел зеленые поля и прекрасные белые доми ки, сверкающие в теплых солнечных лучах. Мой спутник, возвращающийся на фронт офицер, приветствовал меня с улыбкой. «Вы полюбите Киев. Вы найдете в нем лучшие i настроения, чем в Москве, не говоря уже о Петербурге»^ Я был в отличном настроении и потому был готов вери каждому. Но он действительно оказался прав. В Кие! несмотря на обилие раненых, военный дух был сильне! чем в Москве. В самом деле, вплоть до самой революции^ чем ближе к фронту, тем более оптимистическим было преобладающее настроение. Все лучшее России (раз умеется, также и некоторые худшие элементы) было в траншеях. Тыл, но не фронт разлагал страну.

Подъезжая к Киеву, мы остановились на довольно значительное время на промежуточной станции. Поезд, перевозящий австрийских пленных, стоял на соседнем пути. Пленные, повидимому, неохраняемые, вылезли из своих теплушек и разлеглись на шпалах, наслаждаясь первым теплом южного солнца, пока не возобновился их длинный путь в Сибирь. Бедные ребята. Они выглядели изголодавшимися и были очень плохо одеты. В Москве известие о взятии в плен столькихто тысяч человек всег да вызывало во мне горячее ликование. Здесь, лицом к лицу с самими несчастными, я мог думать только оо одном. Американский генеральный консул Снодхрэс, ко торый защищал германские интересы в России, в ярких

красках описал мне ужасные условия, господствовавшие в русских концеитрационных лагерях. С глубоким со страданием в сердце я спрашивал себя, многие ли из этих бедных, которые радуются, что они попали в плен, и не знают, какая судьба ждет их впереди, вернутся к себе на родину. Пока я стоял у открытого окна, словно посети тель зоологического сада, рассматривающий невиданно го зверя, один из пленных начал петь интермеццо из «Сельской чести». Это был кроат; весна согрела его сердце, возбудила в его памяти родину — Далмацию. Он не обращал никакого внимания на русских — пассажиров поезда. Он пел для собственного удовольствия, и он пел так, как будто сердце его готово было разорваться. Я не узнал, кто он такой. Вероятно, это был тенор из Загреб ской оперы. Но действие его голоса на этой крошечной станции, с лежащими за ней зелеными полями и фрукто выми садами было волшебным. Его товарищи перестали играть камушками, лежавшими на линии. Русские из нашего поезда встали со своих мест, стоя у окон в молчаливом восторге. Затем, когда он кончил, и австрий цы, и русские единодушно принялись ему аплодировать в то время, как из вагонов на пленных посыпался град папирос, яблок и сладостей. Певец с важностью покло нился и отвернулся. Затем раздался свисток, и мы трону лись в путь.

Я прибыл в Киев в полдень в Страстную Пятницу и провел вечер, бродя по городу и обозревая церкви, кото рых в Киеве почти так же много, как и в Москве. Затем, | чувствуя себя усталым и одиноким, я лег в постель в J девять часов. На другой день я встал рано. Солнце осве щало комнату, и я принял решение наилучшим образом использовать свою временную свободу. Я уподобляюсь американцам по своей страсти к осмотрам, и осмотрел Киев со всей тщательностью типично американского ту риста. После Москвы было приятно увидеть горы и настоящую реку. Погода была прекрасная, улицы полны русскими, делавшими предпраздничные покупки в еврей ских лавках. Несмотря на большое количество церквей, Киев в большей степени еврейский, чем христианский город. Все вокруг как бы улыбалось. Новости с австрий ского фронта, для которого Киев является базой, все еще были хороши. Перемышлъ пал всего несколько недель тому назад, и оптимизм окружающих делал меня счастливым.

После завтрака я нанял дрожки и отправился на и™ димирскую горку, где оставил извозчика и raSLa«

чтобы посмотреть открываюпгл?сЯ Jrr^S % Англии или в Америке частный преддринимателТ вы строил бы здесь гостиницу или санаторий. Русские ™ воздвигли статую святого Владимира, которая стоит возвышаясь над Днепром, с большим крестом в пуке Днепр — величественная река, гораздо более величест венная, чем Волга, и совершенно непохожая ни на одну из ранее виденных мною рек. После более чем трехлетнего пребывания на равнине без гор и моря, он показался мне более красивым, чем, может быть, показался бы теперь.

Затем я отправился вниз к цепному мосту, чтобы посмотреть на город с равнины. Как это ни странно, вокруг Киева, выстроенного на группе холмов, прости рается такая же плоская равнина, как и вокруг Москвы. Пароходы с белыми крышами уже ходили по Днепру. Деревья только что распустились. Сирень цвела, и по сторонам дороги пестрели лютики. Расположенный на высоком берегу реки Киев напомнил мне Квебек, и если Квебек красивей по своему расположению, то Киев пре восходит его красотой своих строений.

Вечером я пришел в святую Софию ко всенощной. В Москве мои посещения церквей имели место только по таким официальным случаям, как рождение или тезоиме нитство императора. Я всегда бывал в форме и стоял среди избранных на отгороженном месте, достаточнс далеко от более незаметных мoлJUциxcя. Здесь, в Киеве, был в такой густой толпе, что некоторые люди падали обморок. Несмотря на это я остался до конца, npj участие в крестном ходе и был вовлечен в волнукн подъем духа обширных масс крестьян и паломников.

Паломников, замечательно красочных издали, было1 огромное количество, и в пасхальный понедельник я пошел посмотреть на них в знаменитую Киево Печерскую лавру, которая наряду с ТроицеСергиевой лаврой под Москвой, является наиболее чтимым из свя тых мест России. Солнце грело так сильно, что я был вынужден вернуться обратно и снять пиджак. Когда я прибыл в собор, служба уже началась, и на монастыр ском дворе стояли тысячи солдат. Паломники, старые бородатые мужчины с бесцветными глазами и совершен но ссохшиеся старые женщины, закусывали во дворе .в самой церкви я нашел пожилого мудреца, с удовлетворе

нием жевавшего в углу корку черного хлеба. Он казался в высшей степени счастливым. Из церкви я отправился в подземелья, холодные и не производящие впечатления подземные ходы, где лежали кости забытых святых. Перед каждым гробом находилась кружка для сбора пожертвований, около которой сидел священник, и когда хромающие паломники неловко засовывали туда свои копейки, священник наклонялся над мощами умершего святого и пел «Молись Богу за нас». Дрожа от холода, вышел я на солнечный свет и сел на траву над обрывом! Там три слепых нищих, сидя в трех шагах друг от друга, с большим или меньшим успехом читали вслух Евангелие. Один молодой человек, не старше 25 лет, был одет в солдатскую форму. Если он потерял зрение на войне, каким образом он столь скоро усвоил брайлевскую азбу ку. Если нет, то почему на нем солдатская форма? Я не решился нарушить его душевный покой, задав не тактичный вопрос, и предпочел смотреть на него как на живого представителя той святой России, которая в эти великие дни войны вызвала волнующие симпатии моих сограждан.

Немного дальше, на берегу, цыган с попугаем пред сказывал солдатам судьбу. Попутай был хорошо выдрес сирован и мог сосчитать сдачу до 30 копеек. Предсказате лей и священников было так много, что, неудивительно, многие солдаты и паломники уходили с пустыми карма нами. То, что оставалось, перепадало старому арфисту, I который под собственный аккомпанемент распевал гну I савым голосом кавказские народные песни. Все было J очень мирно, очень безобидно и очень благонравно. И паломники, и солдаты стояли удовлетворенные, возна гражденные полностью за свои издержки.