Мой мир

На филадельфийском конкурсе не всегда и не все проходило гладко. Когда мы собирались представить победителей третьего конкурса в постановке оперы «Любовный напиток», случилось непредвиденное почти катастрофа, которая могла лишить наших лауреатов возможности спеть в опере. И то, как мы нашли выход из того ужасного положения, лишь подтверждает нашу решимость дать победителям их шанс.

Репетиции оперы «Любовный напиток» проходили прекрасно: с вдохновением и энергией, которых можно ожидать от молодых певцов, получивших первый раз возможность выступить на профессиональной сцене. Генеральная репетиция в здании Академии музыки прошла хорошо. О филадельфийском конкурсе, об участии его лауреатов в спектаклях было уже широко известно. В том году мы ожидали зрителей и из других городов. Менеджеры, музыкальные агенты и другие оперные профессионалы приехали со всей страны, чтобы послушать молодых певцов (именно об этом мы и мечтали). Газеты печатали много предварительных материалов. Нам дали знать, что собираются приехать критики из Нью-Йорка. Даже несколько моих друзей из других городов сообщили, что приедут в Филадельфию. Уверен, они поговаривали: «Давайте съездим, послушаем этих певцов, которых открыл Лучано».

Во всей этой суматохе в день первого спектакля я переживал больше за других певцов, чем за себя. Неморино — одна из моих любимых ролей. Я знаю ее очень хорошо (как и любую другую), потому и не беспокоился о собственном выступлении. К тому же я чувствовал, что «в голосе», а это отрадно, когда переживаешь за других.

В день премьеры в половине четвертого позвонили Джейн Немет и Маргарет Эверитт. Они были так расстроены, что я едва понимал, о чем шла речь. Когда же разобрался, то был просто огорошен: оказалось, что Академию музыки закрыли и наш спектакль вынуждены отменить! Я не верил своим ушам.

Выяснилось следующее. В Академии музыки днем был концерт Филадельфийского филармонического оркестра. Во время антракта, когда публика вышла в фойе, обнаружилось, что зал в аварийном состоянии: им нельзя было больше пользоваться без ремонта. Я узнал, что в последние дни в здании устанавливали эскалатор. Когда рабочие появились здесь в первый раз, то они обнаружили в одной из балок перекрытия трещину. В тот самый день, когда выступал оркестр, они опять поднялись к потолку и увидели, что трещина расширилась — всего чуть-чуть, но вполне достаточно, чтобы могли быть серьезные последствия.

Они сразу же решили, что оставаться в зале, пока не укрепят балку, слишком опасно. Когда оркестр уже был на сцене, а публика вернулась в зал после антракта, объявили, что все зрители должны покинуть помещение. Мне рассказывали, что все выходили спокойно. Но можете себе представить, какой это вызвало резонанс: новость мгновенно разнеслась по Филадельфии. Как только Джейн и Маргарет узнали о случившемся, они немедленно бросились в администрацию Академии музыки. Им заявили, что давать оперу в тот вечер нельзя ни в коем случае. Мои милые друзья были в шоке.

Прежде чем сообщить о несчастье мне, женщины стали перебирать варианты, где еще можно поставить оперу в тот вечер. Но Маргарет считала, что это невозможно. Когда они рассказали мне обо всем по телефону, я спросил: «А почему невозможно?» Они стали говорить о костюмах и декорациях, о том, как трудно сообщить всем, кто купил билеты (их было более двух тысяч), о переносе спектакля в новое помещение. К тому же никак нельзя было дать знать об этом певцам, шестидесяти хористам, музыкантам оркестра.

Я лихорадочно начал искать выход. Мне нравятся большие оперные спектакли с красивыми декорациями и костюмами: считаю, что это имеет большое значение для общего художественного впечатления, но я не забываю, что все-таки главное в опере — музыка и пение. Именно последнее было особенно важно для нас, чтобы продемонстрировать новые таланты. Ведь никто из музыкальных критиков и оперных профессионалов больше не приедет сюда специально, лишь! чтобы послушать «Любовный напиток». Целью их поездки было другое — услышать новые голоса.

Было уже поздно отменять их приезд или переносить спектакль на другое число. Тем более что некоторые уже приехали и даже звонили мне, желая успеха. Если же им придется уехать, сомневаюсь, чтобы они собрались в Филадельфию в другой раз. Для меня же петь в другой день тоже непросто — из-за моего напряженного графика.

Это была катастрофа. Нами было задумано на каждом спектакле менять состав исполнителей, чтобы больше лауреатов имели возможность выступить. Для некоторых из них этот вечерний спектакль был их единственным шансом. Нельзя было примириться с мыслью, что молодые певцы, возлагавшие столько надежд на этот спектакль, не получат такой возможности: наши старания тогда превратились бы в прах.

И тут я принял решение. Позвонил по телефону: «Прошу всех собрать в моем номере через пятнадцать минут».

Когда у меня в комнате собрались все заинтересованные лица — Джейн, Маргарет с помощниками, дирижер, декораторы, костюмеры, режиссер-постановщик, — я сказал, что мы должны найти другое помещение для спектакля, даже если придется исполнять его без декораций и костюмов. Если нет выхода, мы дадим оперу в концертном исполнении. Они сообщили, что подходящего театрального помещения нет (они уже звонили), да и нет такого большого зала, чтобы усадить более двух тысяч человек.

…Несколько недель назад, когда я приехал в Филадельфию и Джейн привела меня в мой номер, я восхитился видом на Парк-вей с прекрасным Музеем изобразительного искусства. Выглянув из окна, я спросил Джейн, что это за большая церковь внизу справа. Она ответила, что это собор святых Петра и Павла, главный католический храм в Филадельфии, кафедра архиепископа Бевилагва. Помню также, что она рассказала, как совсем недавно в этом соборе Риккардо Мути исполнял «Реквием» Верди…

— Мы будем петь «Любовный напиток» в церкви, — объявил я всем собравшимся.

Проработав двадцать пять лет в театре, участвуя в грандиозных постановках, где на сцене и за кулисами занято множество людей, я, конечно, знал, что нас могут ожидать всякие мелкие неурядицы, как бы хорошо все ни было подготовлено. Реже возникают большие сложности — так случилось на этот раз. Но берешь себя в руки и начинаешь усиленно размышлять в поисках выхода. Одним это удается отлично, другим нет. Я встречал очень компетентных интеллигентных людей, которые в подобных обстоятельствах просто терялись. В тот день в своем гостиничном номере я мог наблюдать людей этих двух типов.

Мой друг Сандра МакКормик сделала мне как-то комплимент, сказав, что у меня не ум, а рентген, который высвечивает самую суть проблемы. Не знаю, так ли это на самом деле, но если у меня есть такие способности, то я воспользовался ими в тот день в Филадельфии. Среди множества вопросов и проблем я увидел одну, основную: у наших лауреатов должна быть возможность спеть, и именно в этот вечер. Когда я выделил для себя главное, все остальное стало значительно проще.

Мы начали звонить, пытаясь получить разрешение церкви. Но все, что нам удалось, это поговорить со священником, занимавшим скромное место в церковной иерархии Филадельфии. Он сообщил, что архиепископа и «всех» нет в городе, что, к сожалению, он не обладает полномочиями исполнить такую необычную просьбу. Мы умоляли его изменить решение. В конце концов он попросил подождать минуту. Казалось, прошло минут десять. Но вот трубка сказала: «Да». Не знаю, обращался ли он за разрешением на земле или к более высокой власти, но его согласия оказалось достаточно. Было около четырех часов дня — значит, в нашем распоряжении еще четыре часа.

Мой номер превратился в штаб. По двум телефонным линиям, поступившим в наше распоряжение, мы оповестили всех занятых в спектакле, что через четыре часа мы будем давать «Любовный напиток» Доницетти в соборе святых Петра и Павла. Всех, кому мы звонили, просили обзвонить остальных, и новость быстро дошла до всех.

Джейн и Маргарет рассказали, что уже тогда, когда они отправлялись ко мне в гостиницу, телефоны в их офисе звонили беспрестанно. То, что слушателям в Академии музыки было предложено покинуть зал во время концерта симфонического оркестра, явилось новостью для города, которую передали по местному радио и телевидению. Для этого сообщения даже прерывали очередные программы. Мы включили телевизор в номере и сами убедились в этом. Мы были уверены, что почти все в Филадельфии знали о том, что случилось в здании Академии музыки. Те, у кого были билеты на наш вечерний спектакль, звонили, чтобы узнать, как им быть.