Записные книжки. Воспоминания. Эссе

— Все, что мы записали с вами...

— У вас все записано с моих слов? Композиция? Посмотрим, что у вас записано... Была или не была композиция роли ведущего? Была или не была композиция разговора у костра, после которого пробираются раненые... Была или не была? Покажите, что у вас записано.

Автор: — Почему в одном случае сам Орлов, в другом — другой ведущий? Мы сейчас в положении, когда надо спасать положение вещей аварийно. Мне кажется, композиция — это все-таки наиболее легкая вещь, если годится ее материал. Так что мне бы как раз хотелось знать — насколько здесь ясен образ и какие здесь будут замечания. Ясен ли он, или нужно еще кое-что дополнить. А композиция — тоже важно, но композицию можно осилить. А как насчет стихов?

— Хорошо, вы кончили? Вы кончайте, потому что тогда я буду говорить. Это чтецы, все это чтецы. Так мы с вами условились. Это будет показано Гольдину. Я уверен, что он ее одобрит. Здесь идет от старого производственника. Здесь композиция, цель — есть, тема здесь есть. И мы об этом самом деле говорили. В чем заключается дело — в том, что мы показываем, как изменился характер молодежи. Мы показываем, как они сами стали воспитателями. Как они стали настоящими людьми. Показываем самого молодого, мальчишку, который доказывает, что комсомольцы, молодежь сама может стать воспитателями. Мальчишка воспитывает старуху — разительный пример. Это дается на разных людях, на разных примерах, на разных районах города...

В другом углу рабочей комнаты между двумя штатными редакторами тянется разговор — вялая смесь всех начал — женского, служебного, блокадного.

Одна из собеседниц — П. В., ламентирующая красавица. Всегда была такой, в лучшие времена: скучающей, чем-то заранее обиженной.

Вторая собеседница Н. Р. — энергичная женщина с надрывом. Биография пестрая. Когда-то работала и на заводе. Все умеет. Этим гордится, но гордится и надрывом.

П. В. ведет фиктивный служебный разговор, то есть с фиктивной коммуникацией. Истинное его назначение — заполнить время, отвлечься от тоски. Есть здесь и подводная тема: хотя ее и считают мало пригодной к работе, но она все же занимается работой и имеет суждение о материале. Свое дело все-таки понимаю, но, в сущности, наплевать — такова автоконцепция.

— Нина, как вы думаете, какой повтор сделать? Н. А. говорит, что нужно повтор. Есть «Васька с Ужовки», но «Васька» маленький.

— На какой день повтор?

— На вторник. Или, может быть, взять эту маму.

— Об чем там разговор?

— Там разговор о том, что командир один, у него была мама.

Если пустить ее с этой пластинкой. Только стоит ли с пластинкой,

она пошловатая. Ларина рассказ лучше. Только там отступают они.

те И тогда-то я правила. Скользко это... До чего водку хочется пить,

Нина, если бы вы знали. Вчера я пришла к Ольге они до меня вылакали целый литр. Так было обидно. Я пришла как раз после.

— А ваша где?

— С мамой выпили давно. Так, без особого смысла. С чаем.

У меня было плохое настроение. Тогда как раз были мои трагические дни.

— У меня стоит целая бутылка моя, и мне пить не хочется.

— Потому что вы ее собираетесь продавать, потому вам и не хочется. Жизнь очень противная, однообразная. Особенно когда

вам говорят, что нужно ждать со дня на день...

— Об этом столько говорят...

С водкой в разговор входит действительно интересная тема —

собственного душевного состояния. Собеседница дважды перебивает рассказ об этом практическим блокадным вопросом «а ваша где?»

(проблема распределения еды), попыткой рассказать о своем отношении к водке. Но П. В. настойчиво все возвращает в высший план автопсихологических признаний.

Ее зовут к телефону.

— Здравствуйте, Вера. Как живете?

Ничего, настроение у меня эти дни ужасное. Просто исключительно плохое.

Спасибо, Верочка, спасибо, но в таком настроении лучше уж никуда не ходить.

Нет, что же я буду на вас наводить...

Спасибо, как-нибудь...

Возобновляется разговор с Н. Р.

— Эта женщина от Колесникова, так что не ждите ничего хорошего.

— Что такое Колесников?

— Колесников — это заместитель, который ведает всякими трудработами и тому подобное.

— Я могу вам даже сказать, в чем дело. Это бумажка на заготовку дров.

— Где же вы будете заготовлять?

— Мы уже работали на Охте.

— Ну и как?

— Очень тяжело. Очень тяжелая работа.

— Зато получите два кубометра.

— Ну, в это я никак не верю. Это ведь для учреждения. Потом и нам скажут, что это для учреждения.

— Но вы должны скандалить. Это не шутки — два кубометра. Есть постановление.

— Одно дело, что говорится официально, а другое — что на самом деле. Официально нас должны были переселять с пятого этажа. И никто нас не собирается переселять.

— Я, признаться, в этом переселении не вижу большого блага.

— Я вижу то, что мы с мамой умрем на пятом этаже.

— А в третьем?

— В третьем квартиры должны уплотняться, и будут люди, которые будут топить.

— Но этих людей никто отапливать не будет. Они точно так же, как вы, должны добывать дрова.

— Этого я не знаю. Я знаю, что мы умрем. Вдвоем — на четыре комнаты. В прошлом году я жила на кухне, а теперь я не смогу жить на кухне. Там все выбито.

Большая редакционная комната все больше наполняется людьми и перебоями общего петляющего разговора.

— Знаете, не тогда даже, когда было сто двадцать пять грамм, а теперь, когда гораздо больше возможностей, — все время об этом думаешь. Я ловлю себя на этом. Стараюсь думать о чем-нибудь более возвышенном. Но это не получается.

— Я была на рынке. Я ничего не купила, я только смотрела.

— Смотреть приятно. Зелень такая красивая, свежая в этом году.

— Чтобы купить по-настоящему, нужно пятьдесят рублей в день.

— Да, видно, очень урожайный год. Черника на рынке так ведрами и стоит.

— Ох, голова смертельно болит.