Красавицы не умирают

Ее отец смекнул, что раз уж дочь пошла по дурной до­рожке и ей нечего терять, то неплохо бы из этого обстоя­тельства извлечь для себя пользу. За сущий пустяк он отдал Альфонсину жирному трактирщику. Тот, попользовавшись тринадцатилетней девочкой год, вернул ее обратно. Альфонсина пошла работать в местную забегаловку, а потом опре­делилась работницей в мастерскую, где делали зонты.

В конце концов папаша Марэн, стараясь избавиться от испорченной девицы, посадил дочь в дилижанс, конечной остановкой которого был Париж. Когда молоденькая де­вушка без денег в одиночку отправляется в такой погибель­ный город, «чтобы хорошенько устроиться», можно доволь­но точно сказать, как именно она будет зарабатывать на жизнь.

Альфонсина приводила в свой темный угол студентов, тискавших ее на танцульках. Это была добавка к скудному жалованью швеи. Один из будущих поклонников осыпан­ной бриллиантами знаменитой Дюплесси вспоминал, как встретил ее грязную, голодными глазами смотревшую на продавца жареного картофеля... Не отрицая, что и в от­вратительном наряде девушка была очаровательна, он все-таки не мог взять в толк, какие силы в столь короткое время могли превратить жалкую уличную проститутку в по-королевски роскошную изысканную женщину.

Восхождение Альфонсины действительно было стреми­тельным. В одно из воскресений она с подругой отправи­лась в Сен-Клу в надежде подцепить какого-нибудь денеж­ного красавчика. Затея, однако, не удалась, и девушки нашли дешевый ресторанчик, чтобы перекусить на соб­ственные деньги.

Они весело болтали, когда к их столику подошел важ­ный господин, представился хозяином ресторана и, спро­сив, вкусна ли еда, обратился к Альфонсине:

—     Позвольте узнать, как вас зовут, мадемуазель?

—     Мари Дюплесси, — ответила Альфонсина.

—     Прелестное имя... И как оно вам идет! — пожирая ее глазами, улыбался толстяк.

Когда он отошел, подруга зашептала:

—     Что на тебя наехало? Какая Мари Дюплесси?

—      Ах, ты не понимаешь... Когда-то, когда я была совсем маленькой, моя бедная мама возила меня к крест­ной. Я помню красивый дом, цветы вокруг, белый мостик через ручей. Это место называется «Дю Плесси». Всего две буквы — и слово звучит так прекрасно... А Мари? Так звали мою мать. И так зовут Святую Деву. Верно?

Альфонсина не сказала подруге, что, пока та отлуча­лась поправить что-то в своем туалете, толстяк ресторатор снова подходил к их столику и предлагал приехать снова, но одной.

—     Не забудь, меня зовут Мари Дюплесси, — сказала она подруге, обмениваясь с нею поцелуями, перед тем как расстаться.

...Через неделю Мари Дюплесси покинула свою ком­натушку в Латинском квартале, где студенты оставляли ей на не слишком свежих простынях по нескольку франков.

                                             * * *

Ресторатор поселил ее в нарядной квартирке, и Мари по­чувствовала себя на небесах. Теперь она не знала голод­ных вечеров и даже смогла исполнить свою давнишнюю мечту: купить пару ажурных шелковых чулок.

Еще больше похорошев от спокойной жизни и ото­спавшись на мягкой постели, Мари однажды покинула свое гнездышко и показалась в театре. Этого было доста­точно, чтобы ресторатор навсегда исчез с ее горизонта.

Скоро она стала любовницей человека с титулом, уви­девшего ее в зрительном зале. Эта связь оказалась чрез­вычайно полезной для начинающей куртизанки. Она от­крыла ей двери, за которыми собирались богатые мужчи­ны, жаждавшие необременительных связей с юными и красивыми жрицами любви.

На одном из балов, которые давались за такими дверь­ми, Мари привлекла внимание молодого светского льва Аженора де Гиша, будущего министра финансов Франции. Познакомившись с Дюплесси, он предоставил в ее распо­ряжение финансы свои собственные, и Мари смогла поку­пать предметы роскоши, которыми раньше лишь любовалась издали у витрин модных лавок.

Любая красота требует достойной оправы. Платья, куп­ленные у сверхдорогой портнихи госпожи Пальмиры, и изящные безделушки, подаренные Аженором де Гишем, сделали свое дело. Первый же выход молодого герцога с новой любовницей в Оперу заставил обратить на них вни­мательные и завистливые взоры. Ах, какое это было удо­вольствие видеть, как головки дам с затейливыми прическа­ми, будто ненароком, едва сдерживая нетерпение, поворачи­ваются в твою сторону.

Медленно, словно в рассеянности, Мари обводила прекрасными глазами партер и ложи. Лорнет подрагивал в ее руке. Она смотрела на мужчин. Мужчины на нее. Во сколько может обойтись эта только что засиявшая звезда греха и наслаждений? — читала Мари в этих взглядах и была довольна.

К ней наконец-то пришла уверенность. Если деньги, перепадавшие ей раньше от мужчин, казались случайным везением, неожиданным подарком судьбы, то теперь Мари знала: ее лицо, тело, ее чувственность — вот товар, за ко­торый можно спросить дорогую цену.

И Мари научилась спрашивать. Призрак прежней ни­щеты все еще стоял перед ней. Она употребляла все уси­лия, чтобы он рассеялся окончательно, и, как ребенок, хватающий в магазине игрушек все подряд, заботилась, чтобы ни один кавалер со звонкой монетой в кармане не миновал ее алькова. У Дюплесси была наперсница, кото­рая поставляла сведения о всех кандидатурах, способных хорошо заплатить за любовь.

В короткое время у ног Мари оказались самые блестя­щие мужчины Парижа, наследники древних высокородных семейств. Великолепно образованные, воспитанные в стро­гих традициях элитарной культуры, они волей-неволей по­могли Мари окончательно изжить замашки нормандской крестьянки и разбитной подружки горластых студентов. Сказались также ее природная восприимчивость, врожден­ная тяга к утонченному и изящному.

Казалось, она родилась в родовом поместье, куда запро­сто наезжали короли, аристократизм впитан ею с молоком матери, а гувернантки и воспитатели не даром ели господ­ский хлеб, выпустив в свет существо невинное и возвышен­ное, лишенное малейших представлений о пороках, сне­дающих человечество. И это не было притворством. Ода­ренная натура двадцатилетней куртизанки действительно тя­нулась к тому, что показалось бы смехотворным ее подру­гам по несчастному ремеслу.

У Мари Дюплесси, никогда не знавшей ни школы, ни учителей, была библиотека с томиками Рабле, Сервантеса, Мольера, Вальтера Скотта, Ламартина. Она чувствовала меланхолическую прелесть стихов Альфреда де Мюссе, которого принимала у себя, как, впрочем, и Эжена Сю, Бальзака, Теофиля Готье. Она зачитывалась романами Виктора Гюго. И неудивительно, что он вызывал ее пре­клонение, — хотя бы за то сострадание, с которым он описал печальную судьбу такой же, как она, куртизанки, Марион Делорм.

Дюплесси любила живопись, ездила по салонам, выби­рая для себя картины. Она отдавала предпочтение сюже­там жизнерадостным, навевающим мысль о расцвете, гря­дущем тепле. И оттого в ее квартире было несколько по­лотен, воспевающих весну.

Дочка грубого папаши Марэна начала брать уроки му­зыки. Дело быстро пошло на лад, и скоро Мари играла на пианино несложные пьесы, но в ее исполнении было много чувства.

Особой привязанностью Мари Дюплесси был театр. Она относилась к нему по-детски восторженно, с благогове­нием, и недаром однажды Дюма-отец посоветовал ей идти на сцену. Ему казалось, что артистическая, эмоциональная натура девушки расцвела бы там пышным цветом.

                                                             Мари Дюплесси

То, что очень скоро вокруг Мари собрались не только прожигатели жизни, видевшие в ней красивую игрушку, но и люди литературно-художественных пристрастий, говорит само за себя. Она была выше, по-человечески значитель­нее и чище своей постыдной профессии. И это не могло не бросаться в глаза.

У Мари было много знакомых среди актрис. К тем, кто восхищал ее своим талантом, она искренне привязыва­лась, дорожила их добрым отношением и была с ними очень откровенна.