Мемуары изобретателя телевидения

Мне удалось разыскать своего петербургского знакомого, командированного в Копенгаген ещё царским правительством. Когда власть в России сменилась, он стал невозвращенцем и теперь жил с семьёй неподалёку от церкви Александра Невского. Копенгаген знал лучше любого датчанина и с наслаждением исполнял роль экскурсовода. Он же представил меня своей знакомой, беженке из России, у которой я начал брать уроки английского. Занятия проходили в моём гостиничном номере, что привело к неприятному объяснению с управляющим, строго следившим за нравственным обликом своих постояльцев. По его настоянию наши уроки пришлось перенести в фойе.

Пока я был в Копенгагене, ожидая британской визы, Австро-Венгрия подписала перемирие со странами Антанты [68]. Хотя Германия всё ещё продолжала поенные действия, капитуляция её главного союзника фактически означала победу Антанты. В Копенгагене и тот день творилось нечто невообразимое: люди высыпали на улицу, пели, пили, плясали. Неделю спустя своё поражение официально признала и Германия [69], но об этом я узнал уже в Лондоне.

В Лондоне мне пришлось задержаться почти на месяц, оформляя необходимые бумаги и готовясь в дорогу для трансатлантического плавания. За это время меня буквально засыпали приглашениями соотечественники, покинувшие Россию после октябрьского переворота и жаждавшие получить сведения о последних событиях на родине из первых уст. Они жили, что называется, «на чемоданах», со дня на день ожидая падения власти большевиков, поэтому правдивая картина действительности их не интересовала. Практически у всех мои рассказы вызывали раздражение, ибо скорее разрушали, нежели подпитывали иллюзии. Вследствие этого даже сам факт моего путешествия по Оби и Северному Ледовитому океану многие ставили под сомнение [70]. Быстро поняв, что мне не переубедить слушателей, я перестал рассказывать о своей поездке.

Наконец с приготовлениями было покончено, и я взошёл на борт знаменитого парохода «Мавритания» [71]. Никогда раньше мне не доводилось плавать на океанских лайнерах, и впечатления от той первой поездки свежи в памяти и сейчас. Как пассажир первого класса я имел доступ во все общественные комнаты и залы, поражавшие своим изысканным оформлением [72]. По-настоящему потряс ресторан – как своим внешним убранством, так и меню, предлагавшим на выбор несметное количество экзотических блюд. С рестораном же связано и чувство мучительной неловкости, вызванное тем, что к завтраку, обеду и ужину полагалось выходить в разных костюмах, а у меня был всего один, сшитый на заказ в Лондоне. Хуже всего пришлось во время праздничного застолья по случаю католического Рождества, куда дамы явились в вечерних платьях, а мужчины все как один – во фраках. (Впрочем, всё в этой жизни не случайно. Через двадцать лет мне предстояло возвращаться из Ливерпуля в Нью-Йорк на корабле «Атения». Прибыв в порт, я обнаружил, что оставил в гостинице смокинг. Вспомнив, как страдал из-за отсутствия надлежащего гардероба на «Мавритании», я решил, что без смокинга не поплыву, и сдал билет. Вечером того дня Великобритания вступила в войну с Германией, и корабль «Атения» торпедировала немецкая подводная лодка [73]. Было много погибших. Вот и выходит, что чувство стыда, испытанное когда-то на «Мавритании», спасло мне жизнь.)

Ну а тогда, в 1918-м, я пересёк Атлантику без приключений и вечером 31 декабря, стоя на верхней палубе, впервые увидел выраставший словно из воды Манхэттен и статую Свободы. Ночь мы простояли на рейде и утром 1 января 1919 года бросили якорь в нью-йоркской гавани.

Плохое владение английским затрудняло моё общение с англоговорящими пассажирами, но за время пути я успел подружиться с неким господином Аугусто Легия, с которым мы беседовали по-французски. Г-н Легия был родом из Перу и возвращался домой из Англии, куда ездил по делам своей страховой компании. Мы вместе встретили Новый год, и, прощаясь, г-н Легия предложил мне переехать в Перу. «Вы у нас будете нарасхват, – сказал он. – Нам крайне нужны молодые инженеры». Я сказал, что пока точно не знаю своих планов, но непременно подумаю над его предложением.

Каково же было моё удивление, когда утром, сходя по трапу, я увидел, как мой знакомый церемонно раскланивается с группой встречающих его государственных мужей в цилиндрах и смокингах. Наведя справки, я выяснил, что это – представители перуанского посольства в Нью-Йорке и что г-н Легия – недавно избранный президент Перу [74]. Позднее г-н Легия подтвердил своё устное приглашение официальным письмом из Лимы, гарантируя, что в Перу мне будут предоставлены все необходимые условия для работы.

По совету моего нового перуанского знакомого, я сначала поселился в той же гостинице, что и он – «Уолдорф-Астория», но мне она оказалась не по карману [75]. Пришлось перебраться подальше от центра – на Бродвей между 73-й и 74-й улицами, в гостиницу «Ансония». Вряд ли буду оригинален, если скажу, что наибольшее впечатление в те первые дни на меня произвели высокие здания и, конечно, самое высокое из них – Вулворт-билдинг [76]. Впрочем, в тот первый приезд мне было не до достопримечательностей. Хотелось поскорее передать адресатам привезённые из России письма и повидаться с двумя близкими друзьями, жившими теперь в Нью-Йорке. Первый (полковник М.) был направлен сюда из Петрограда вскоре после Февральской революции в составе государственной закупочной комиссии. Второй (Д. – одноклассник моего брата Николая) перебрался сюда из Берлина вскоре после начала войны.

Услышав в телефонной трубке мой голос, Д. предложил немедленно приехать к нему домой. Он жил в районе 96-й улицы и объяснил, как доехать к нему на метро. Несмотря на полученные от него подробнейшие инструкции (как найти остановку, куда бросить десятицентовую монету, как пройти через турникет и т.д.) я ухитрился уехать в противоположную сторону. Подземной пересадки не было, и, чтобы ехать в обратном направлении, требовалось выйти на поверхность, перейти улицу и снова войти в метро, предварительно оплатив проезд. Тут к своему ужасу я обнаружил, что второй десятицентовой монеты у меня нет: все деньги остались в других брюках в гостинице. Сперва я растерялся (особенно после неудачной попытки объяснить суть моих затруднений дежурному по станции: он моего английского не понял). Потом обратился за помощью к прохожим – но они либо вообще не останавливались, либо останавливались, пожимали плечами и бежали дальше. Наконец, один сердобольный господин, поняв, что я новичок в этом городе, обратился ко мне на ломаном немецком. С грехом пополам мне удалось растолковать ему, в чём проблема. Он дал мне квотер (монету достоинством в 25 центов) и свой адрес, куда я на следующий день с благодарностью занёс ему долг. Квотер я употребил на то, чтобы позвонить Д. из телефона-автомата. Он велел ждать его на углу и подобрал меня на машине. Больше я никогда не блуждал в нью-йоркской подземке, хотя (не скрою) даже сегодня, спускаясь туда, испытываю некоторый ужас.

Вскоре я отыскал офис кооператива, приславшего меня в Нью-Йорк, и проработал там до весны на добровольных началах. Затем Временное сибирское правительство затребовало меня назад: Омск нуждался в грамотном радиоинженере [77]. Просили также закупить недостающие детали для радиооборудования. Передо мной встала непростая дилемма: уезжать или оставаться. На листе бумаги я выписал все аргументы «за» и «против» отъезда. «За» явно перевешивало. Помимо моральных обязательств перед Временным правительством были и чисто бытовые причины. В кооперативе зарплату мне не платили (из-за нестабильной ситуации в России деньги на содержание нью-йоркского офиса поступали крайне нерегулярно). Найти работу в Америке без знания языка было немыслимо. А средства на жизнь стремительно иссякали. После недолгих раздумий, вопреки советам друзей я купил билет на поезд до Сиэтла и телеграфировал в Омск приблизительные сроки своего возвращения. Путешествовать на этот раз пришлось с изрядным количеством багажа, ибо помимо деталей радиооборудования я вёз немало вещей, купленных по частным заказам из Омска.