Семнадцать космических зорь

К полудню солнце разогнало туман и Ха Лонг вдруг засиял всей своей волшебной красотой. Стало жарко, и «па Хо» — так Хо Ши Мин велел мне звать его, предложил выкупаться на крохотном песчаном пляже одного из островков.

— Не замерзнешь? — спросил он меня, лукаво улыбаясь.

Через секунду мы уже на шлюпке гребли к небольшому

островку. Его серые, блестящие от росы камни выбрасывались отвесной стеной вверх и только в одном месте переходили в золотой пятачок крохотного песчаного пляжа.

— Что это за остров? — спросил товарищ Хо Ши Мин командира катера, когда мы, вволю накупавшись, снова перебрались на борт сторожевика.

— Значится под номером сорок шесть, — ответил моряк.

— Я думаю, раз Герман Титов сам навсегда не может остаться у нас во Вьетнаме, мы оставим его по-другому, — сказал па Хо и, обняв меня за плечи, добавил: — Дарим тебе этот остров! Приезжай сюда всегда, когда захочешь, будешь дорогим гостем! — и, уже обращаясь к капитану, пояснил свою мысль: — Исправь на карте: остров № 46 отныне будет называться островом Германа Титова...

Моряки аплодировали, поздравляли меня, а я испытывал и чувство неловкости за такой почет и чувство благодарности сердечному па Хо и всему народу этой далекой и близкой нашему сердцу страны.

По пути из Вьетнама домой для заправки самолета горючим мы произвели посадку в Гуаньчжоу. Пока шла заправка, мы провели приятных полтора часа со встретившими нас китайскими школьниками. Разговаривали, нас угощали крепким китайским чаем. И здесь, в Китайской Народной Республике, как везде, самыми «осведомленными» в вопросах космических полетов, самыми любознательными были, конечно, эти ребята. И они тоже мечтали стать космонавтами.

ДНАЖДЫ весенним утром наш самолет опустился на Нью-Йоркском аэродроме. На этот раз он сел довольно надолго. Здесь мне довелось пробыть вместе с женой около двух недель.

Ш

Нью-Йорк мне не понравился. Я считаю, что люди должны строить город для того, чтобы в нем можно было нормально жить, работать, отдыхать. Этому вовсе не способствуют небоскребы, закрывающие от людей солнце, грохот надземных

поездов, большое количество машин на узких улицах, гарь, копоть заводов. Множество машин на улицах не облегчает, а затрудняет движение, и, если люди ходят по своим делам пешком, они быстрее достигают цели. Сверкающие, вспыхивающие, взрывающиеся молниями со всех сторон световые рекламы не привлекают, а скорее отталкивают и, конечно, утомляют.

Куда более приятен, тих и спокоен Вашингтон — административный центр Америки. Здесь много зелени, не видно промышленных предприятий и небоскребов, так как специальным законом запрещается кому бы то ни было строить здания выше Капитолия, в котором заседает Конгресс — высший законодательный орган Соединенных Штатов Америки. Одним словом, американцам пришлось прибегнуть к закону, чтобы спасти свою собственную столицу от своих же собственных дельцов и предпринимателей, которые — дай им только волю— и Вашингтон и его парки и скверы утопили бы в заводской копоти и задавили бы столицу скалами небоскребов, превратив ее улицы в ущелья.

В Вашингтоне нас познакомили с американским астронавтом Джоном Гленном. Я с интересом ожидал этой встречи. Мне хотелось поговорить с человеком, который совершил три оборота вокруг Земли в малоудобном космическом корабле, пережив перед этим немалые волнения и тревоги.

Многие, наверное, знают, что полет Гленна откладывался 10 раз! Много раз он поднимался в кабину, подолгу ждал старта, но старт то из-за неисправности корабля, то из-за погоды откладывался...

Как-то на пресс-конференции меня спросили:

— Чьи космонавты смелее — американские или советские?

Ответить на этот вопрос довольно трудно, и вряд ли для тех, кто уже слетал в космос, эти сравнения имеют какое-либо значение. Но определенно американцы отчаянные ребята,

потому что решиться лететь на ракетах, которые один раз взлетают, а другой взрываются, могут не всякие смельчаки...

Правда, нетрудно понять Гленна. Мне рассказали, что однажды, отвечая журналисту, восхищавшемуся его мужеством, Гленн заметил, что он решился на свой полет, потому что на лучший корабль в ближайшем будущем надеяться было трудно. Довольно грустное признание...

С Гленном мы провели вместе целый день. Ездили в машине по городу, и он рассказывал о памятниках столицы. Мы побывали у памятника Линкольну, в музеях. Днем был прием у президента Кеннеди, затем в нашем посольстве, и вечером Гленн пригласил меня с Тамарой в гости.

Весь вечер мы провели у него в доме. У Гленна приятная жена и двое детей. Девочке шестнадцать лет, сыну четырнадцать. Понимают ли они, как отец рисковал, когда десять раз залезал в узкую, как горлышко бутылки, капсулу?

Аллан Шеппард, совершивший год назад суборбитальный полет, то есть скачок в космос и немедленную посадку, тоже был в гостях у Гленна. После разговора с Шеппардом у меня сложилось впечатление, что американские астронавты, сделав свое трудное дело, ведут довольно прозаическую жизнь.

Мне очень хотелось побывать в концертных залах Америки. И однажды мы поехали в один из самых больших залов Нью-Йорка — Радио-сити. Был пасхальный день, и представление началось церковным песнопением девиц в «ангельских» нарядах. Два органа сопровождали этот благочестивый хор.

Вот, думаю, попал! Но вскоре началась концертная программа, где были и ковбои, и поножовщина, и стрельба, и эффектный пожар на сцене. Одним словом, все двадцать четыре американских удовольствия. Я обратил внимание, как люди принимали эту программу: аплодисменты возникали в этом огромном зале маленькими очажками — то тут кучка людей захлопает в ладоши, то там.

Настоящий шквал аплодисментов потрясал зал, когда на другом концерте мы присутствовали на выступлении советской труппы артистов. И стоило появиться на сцене «запорожским казакам» в атласных шароварах и исполнить свой шуточный танец, как весь зал в одном порыве разразился бурей аплодисментов. А сопровождавший нас полицейский, предки которого, как он утверждал, переселились из Украины в Америку, даже по-настоящему прослезился.

Понимают американцы настоящее искусство, любят его! Вот почему и пользовались такой популярностью у них выступления балета Большого театра, танцевального ансамбля Игоря Моисеева и других коллективов, которые гастролировали в США.

В Нью-Йоркском национальном музее искусств рядом с полотнами, принадлежащими кисти мировых мастеров, я видал какие-то фиолетовые пейзажи и странные картины. Я по-своему отношусь к изобразительному искусству, в котором разбираюсь, как мне кажется, не очень здорово. И если картина мне нравится, я считаю, что она хороша. Тогда мне показалось, что и гиду эти сиреневые картины тоже малоприятны, хоть он и старался их защищать. Залы, где висят эти «произведения», пусты. Подойдя к одному из ядовито-сиреневых пейзажей, я спросил гида:

— Нравится?

— Неплохо, — ответил он.

На вопрос, знает ли он наших пейзажистов — Шишкина, Левитана, Айвазовского, он сказал, что знает и что ему нравятся их работы. Но добавил:

— А вот автору этих абстрактных картин так представился пейзаж, и он видит его по-своему...

Мы долго спорили с ним, и в конце концов он вынужден был, как мне показалось, согласиться, что если я, например, возьмусь написать его портрет, то, как бы я ни представлял его, я не смогу нарисовать вместо человеческого лица... лошадиную морду.

Пришлось мне встречаться и со студентами Америки. И я убедился, что у студентов всего мира много общего. Все они, конечно, люди молодые, все хотят дружить, учиться, работать, любят спорт, и у всех студентов по всей земле всегда не хватает одного дня на подготовку к экзаменам.

И... все дружно не хотят идти под ружье, в солдаты.

Пришлось разговаривать мне и с капиталистом. Он тоже не хочет войны. Оказывается, он вложил свой капитал в строительство международной выставки, которая будет в Нью-Йорке. Вложил с тем расчетом, что он в дальнейшем заработает на этом предприятии.