Дневник пленного немецкого летчика. сражаясь на стороне врага. 1942-1948

Но никто не считал Гитлера ответственным за эти смерти. Напротив. Однажды, когда мы устроили вечер поэзии Гейне и один из офицеров запел «Три гренадера» на музыку Шуберта, при словах «а потом мимо моей могилы проедет император» раздались аплодисменты, которые переросли в демонстрацию верности человеку родом из Браунау. Конечно, следует признать, что мы совершили ряд вещей, которые как бы «лили воду на мельницу нацистов», что заставило некоторых офицеров еще более укрепиться в своих убеждениях. И русские, и немецкие политработники часто шли на поводу у разных крикливых приспособленцев, людей, которых наци не подпускали к себе на расстояние мили, которым давали особую льготную работу на территории лагеря. А комендант нашего лагеря был пьяницей, а также героем Гражданской войны, все образование которого состояло в изучении истории партии чуть ли не назубок. Это был абсолютно разложившийся тип.

Кроме того, сама Елабуга представляла собой наводящую тоску дыру. Когда-то это было знаменитое место активного паломничества с двумя монастырями и множеством церквей и важным речным портом на берегу Камы. Но сейчас большая часть грузов доставлялась по железной дороге, а зимой, когда река покрывается льдом, город становился совершенно оторванным от внешнего мира. Самым настоящим кошмаром этих мест является тюрьма. Это самое большое здание в городе после полуразрушенных монастырей и церквей; оно напоминает самый настоящий дом смерти, как это описано у Достоевского. Когда наш лагерь еще не был достроен, офицеров несколько раз отправляли туда для удаления вшей, но все, что им удалось увидеть, – это несколько пользующихся льготами русских арестантов с туповатыми физиономиями. Однако недавно русские освободили оттуда одного офицера, которого забрали из лагеря еще в 1941 году по надуманному обвинению в попытках поднять восстание и организовать массовые забастовки военнопленных. С тех пор он просидел там в одиночной тюремной камере, не имея никаких новостей о том, что происходит на фронте. Власти либо совершенно забыли об этом человеке, либо им было просто лень переправлять его в Оранки, куда лагерь переехал в 1942 году. Когда мы спросили у русских, как такое вообще могло произойти, те только пожимали плечами: «Nichevo». Для них в этом не было ничего особенного. И подобные вещи вовсе не вызывали у них удивления.

Один из вопросов, который нам постоянно задавали в лагере, был о том, что заставило нас присоединиться к Национальному комитету.

«Разумеется, мы ничего не сможем изменить, находясь здесь», – говорили нам офицеры. Правдой было и то, что наша пропаганда могла хоть что-то изменить в Германии и в немецкой армии только при условии, что все военнопленные, особенно офицеры, присоединятся к нам. А пока у нас не было свободы перемещения внутри лагеря, русские не особо давали комитету возможность работать. Тираж газет и листовок был ничтожно мал, его нельзя было сравнивать даже с тем количеством листовок, которые немецкие летчики сбрасывали в районе Харькова в мае 1942 года (в Харьковском сражении 12–29 мая 1942 г. Красная армия потерпела тяжелое поражение. Безвозвратные потери составили 170 958 чел. – Ред.) К тому же фронтовые пропагандисты из антифашистской школы в целом были не способны грамотно составить текст листовки. Они пользовались лишь затертыми клише и языком оскорблений. Целью Национального комитета было сделать так, чтобы пропагандой занимались не только одни коммунисты и их сторонники. Но большинство пленных воспринимали эту цель без всякого восторга. Многие боялись, что их родственники подвергнутся репрессиям, мысль о чем мне лично никогда не приходила в голову. И в то же время офицеры не удосуживались сделать умозаключения о том, что же должна представлять собой система, которая, как они думали, способна на подобные вещи.

Национальный комитет размещается в относительно целом современном здании с центральным отоплением, водопроводом и прекрасно обставленными комнатами. Этот дом стоит в небольшом лесу, больше похожем на парк, на крутом берегу реки Клязьмы, небольшом притоке Москвы-реки (Клязьма – приток Оки. – Ред.). Это самая дальняя точка, куда сумели продвинуться немецкие войска во время наступления на Москву с северо-запада в декабре 1941 года. Здесь все еще сохранились окопы, а на зданиях видны следы от взрывов ручных гранат.

Сюда из разных лагерей прибыло около сотни офицеров, в том числе много штабных, желающих вступить в наш союз офицеров. Самыми известными из них являются полковник Штейдле, полковник фон Ховен, майор Бехлер, майор фон Франкенберг, полковник Кзиматис, полковник Пикель, майор Бюхлер и другие. Прибыло несколько военных юристов и врачей, лейтенанты из резерва, такие как преподаватели вузов Герлах, доктор Грей-фенхаген, доктор Аррас, доктор Вилимциг, школьные учителя, юристы.

Кроме этого, вчера здесь неожиданно появилась колонна автомобилей, на которой прибыла группа из шести генералов. Впереди маячила массивная прямая фигура седоволосого Вальтера фон Зейдлица (Зейдлиц-Курцбах. – Ред.), командира 51-го корпуса. За ним шли командиры дивизий Эдлер фон Даниэльс, Мартин Латман, Корфес, Хельмут Шлемер и фон Дреббер. Русские перевезли их сюда из «генеральского» лагеря под Ивановом, несмотря на то что те не желали иметь с нами ничего общего. Они не отвечали на наши приветствия при встрече, предпочитали общаться только с теми офицерами, которых знали лично и по рекомендации которых русские отделили их от остальных генералов. Несмотря на то что вновь прибывшие рассматривали нашу деятельность как предательство, те из офицеров, что знакомы с ними, думают, что со временем мы сумеем их переубедить.

Зейдлица считали явным любимчиком Гитлера. Под его командованием был развязан мешок под Демянском, за что он получил дубовые листья к своему кресту (25 февраля 1942 г. в районе Демянска попали в окружение 6 немецких дивизий (около 100 тыс. чел.). Однако в ходе тяжелых боев 20 марта – 23 апреля немцам (корпусная группа «Зейдлиц» под командованием генерал-лейтенанта Зейдлица-Курцбаха в составе 5 дивизий) удалось пробить коридор к окруженным. – Ред.). Позднее, когда стало понятно, что армия под Сталинградом попала в окружение, он вручил Паулюсу меморандум, составленный начальником своего штаба, в котором призывал к немедленному прорыву, «при необходимости, даже вопреки приказу Гитлера».

У Зейдлица уже был опыт боев в окружении, который, возможно, подтолкнул его на тот импульсивный шаг. Теперь между Зейдлицем и Паулюсом наблюдалось что-то вроде соперничества, поскольку Зейдлиц пытался убедить своего командующего предпринять решительные шаги. Паулюс считал, что после своего меморандума Зейдлиц как командующий войсками на северном участке перешел в прямое подчинение к Гитлеру и что он беспрекословно повиновался приказам фюрера. После этого руки самого Паулюса оказались связаны. Поступившее из 51-го корпуса в январе предложение об одновременном прорыве на всех участках Сталинградского котла означало самоубийство всей армии.

Правду обо всем этом, наверное, уже не удастся выяснить никогда. О Зейдлице в 6-й армии было принято говорить без всякого почтения. Это означало, что его демарш не нашел поддержки среди офицеров.

Генерал Латман любил подчеркивать свою принадлежность к национал-социалистической партии. Будучи преподавателем артиллерийской школы в Йютербоге, он был известен своими придирками к офицерам, не читавшим «Майн кампф». Об этом его пунктике знал каждый. Подчиненные дали генералу кличку Павлин за его напыщенный вид.

Шлемер был одним из самых известных и популярных в 6-й армии командиров дивизии (3-й моторизованной. Уже в котле в декабре был назначен командиром XIV танкового корпуса вместо покинувшего Сталинградский котел по приказу Гитлера Хубе. – Ред.). О Дреббере мы не знали почти ничего, за исключением того, что он когда-то служил в полиции города Ольденбурга.

Самой противоречивой фигурой среди генералов был Элдер фон Даниэльс. Ходили самые нелицеприятные слухи о том, что творилось в его штабе из-за слабости, которую генерал питал к вину и женщинам.