Жизненный путь Марины

Засекаю направление на выстрелы. Оно почти совпадает с моим последним курсом. Разрешаю себе съесть половину оставшегося шоколада — четверть палочки. Через минуту раздаются ещё три выстрела. Они слышны несколько в другом направлении, но очень близко. Раствор между обоими направлениями примерно 25 градусов. Беру средний курс и иду по нему. Идти нелегко. Солнце начинает припекать. Ещё труднее стало тащить на себе меховую одежду.

Спускаюсь по склону. Слышен звук моторов. Пролетел тяжёлый корабль, который я уже видела вчера. Сегодня он явился гораздо раньше. Останавливаюсь, наблюдаю за самолётом. Он ходит по кругу над одним и тем же местом. Сбавляет газ, снижается и переходит на бреющий полёт.

Ещё пять выстрелов. Они раздаются как раз с той стороны, где летает самолёт. Теперь я уже знаю, что «Родину» нашли. Мои Валя и Полина где‑то здесь, очень-очень близко! Идти, идти без остановки!..

К полудню лес поредел, стало легче двигаться. Время от времени слышу ещё выстрелы. Что они так щедро палят? Наверно, самолёт подбросил им патронов.

Всё время сверяю и по выстрелам корректирую свой курс. Выхожу на опушку леса и двигаюсь вдоль неё. Слева тянется длинная марь. Сыро. Неожиданно ступила прямо в воду. Вытащила ногу — и она оказалась босой: унт вместе с носком застрял в болоте. Очевидно, проволока, которой были привязаны унты, перерезала мех.

Иду дальше. Ем рябину. Знаю, что не позже чем через день буду у своего самолёта. Можно позволить себе роскошь съесть целую горсть вкусной терпкой ягоды. В запасе у меня ещё немного рябины, половина мятной лепёшки и четверть палочки шоколада.

Стало очень жарко. Решила устроить привал. Прилегла отдохнуть. Прикрыла босую ногу курткой, с наслаждением вытянулась и взглянула вокруг себя.

Какая красота! Высокие голые стволы поднимаются надо мной, словно мачты корабля. Они заканчиваются где-то там, далеко вверху, шапками золотых ветвей. Сквозь причудливый узор ветвей и игл видно яркосинее спокойное, безоблачное небо. Кроны деревьев залиты солнцем. Вся эта волшебная картина своими красками напоминала полотна старинных итальянских художников.

Шум моторов вернул меня к действительности. Опять прилетел самолёт и бреющим полётом стал ходить совсем близко от меня, за лесом. Поднимаюсь, иду вдоль мари. Огибаю угол леса и вдруг вижу вдали блестящее, серебристое хвостовое оперение моей красавицы «Родины»!

Взволнованная, радостная, спешу вперёд, стараюсь разглядеть всё, что творится у нашей машины. Вижу, что там не два человека, а гораздо больше.

Прикидываю, что до «Родины» ещё два — три километра. Это означает три часа пути по болоту. Первая моя мысль — заночевать на опушке леса, а рано утром, пока болото ещё подмёрзшее и подруги мои будут спать, незаметно подойти к самолёту. Но я увидела, что от самолёта отделяется группа людей. Они уходят. И верно: кто может думать, что я жива! Ведь я уже пропадаю десятые сутки. Наверно, так и решили: нет Маринки в живых… и двинулись к реке…

Сразу отпадает мысль заночевать на опушке леса. Напрягаю все силы, чтобы быстрее добраться к самолёту.

Поднимаю высоко свой пистолет и даю два выстрела. Ветер относит выстрелы в сторону, их никто не слышит. Никто не обращает на меня внимания. «Ну, — думаю, — дайте мне только до вас добраться!»

Поиски Марины над дальневосточными марями.

Быстро продвигаюсь к самолёту. Сейчас уже вижу, что группа людей движется не от самолёта, а как раз наоборот — приближается к «Родине» с противоположной стороны. Ясно, что эта партия людей пришла нам на помощь. Но всё равно — ночевать в тайге не стоит. Они, наверно, пришли, чтобы утром увести Валю и Полину к реке. Во что бы то ни стало «ужно сегодня добраться до них!

Вскоре до меня донеслись мужские голоса и голос Полины. Полина кричала: «Давайте сюда кисель, будем заваривать!»

Я не удержалась и выстрелила свой последний патрон… В ответ услышала крик Полины: «Марина идёт! Идёт одна, её не ведут!»

От самолёта отделилась группа людей и побежала ко мне через болото. Они увязали по колена в воде, прыгали между кочками, спотыкались, летели со всех ног. Впереди всех, с обнажённой головой, бежал долговязый человек. Он подбежал ко мне первым.

По петлицам вижу, что это военный врач второго ранга. Первой моей мыслью было: «Ну вот, на болоте — и врач! Наверно, он не разрешит мне есть, посадит на диету… И откуда он взялся?..» Но на груди врача орден Красной Звезды и значок парашютиста — инструкгора с подвеской «105». «Ну, — думаю, — если этот доктор сделал сто пять прыжков, то он, должно быть, больше парашютист, чем доктор».

Доктор обнял меня, расцеловал. По щекам у него текли слёзы. За ним подбежали и остальные: тут и капитан, и старший лейтенант, и лейтенант, и младшие авиационные специалисты… Вот ещё бежит человек со значком инструктора парашютного спорта. А вот другой, со значком мастера парашютного спорта. Подбегает полковой комиссар, а за ним Полина. Она всё такая же. Только при виде меня она громко плачет, обнимает меня, целует. Мы с ней присаживаемся на кочку, она рассматривает и ощупывает меня.

А тем временем люди, которые подошли к самолёту с другой стороны, тоже подбегают к нам. Это не лётчики: они в гражданской одежде. Я вижу пожилого колхозника-эвенка. Все они меня обнимают, целуют, плачут. После всех приходит Валя: она в это время выкладывала сигнальные полотнища для самолёта, который летал над «Родиной».

Меня хотят поднять на руки и нести к самолёту. Я смотрю на своих новых товарищей ласково, думаю: «Какие чудесные люди!» — и говорю:

— Ну разве в нашей стране пропадёшь! Не захочешь найти самолёт, а найдёшь! —

Я отказываюсь от их помощи, но охотно отдаю доктору Тихонову свбй тюк с обмундированием и, опираясь на палку, иду к самолёту.

Подхожу, осматриваю свою кабину. Всё в порядке, все приборы целы, даже ни одно стёклышко не полопалось. Валя хорошо посадила машину, мне можно было и не прыгать… Валя сама говорит, что если бы я осталась в самолёте, то даже не набила бы себе шишки на лбу…»

ТРЕВОЖНОЕ ОЖИДАНИЕ

Рома был приглашён в штаб перелёта «Родины». Штаб помещался в здании Центрального телеграфа, совсем близко от нашего дома.

Вечером Рома приходил домой и сообщал подробно всё, что зиал о самолёте.

Потом самолёт исчез. Радиосвязь прервалась…

Мне позвонили из штаба:

— Есть предположение, что самолёт налетел на стаи диких гусей и вынужден был снизиться над тайгой. Начинаем розыски…

На другой день опять звонок из штаба:

— Не волнуйтесь, Анна Спиридоновна! Есть сведения, что самолёт видело население. Теперь уже скоро найдём…

И так каждый день.

Я старалась скрыть своё волнение от Танюши. Утром, как всегда, провожала её в школу, готовила ей обед, встречала, следила за её уроками. Жизнь в нашей семье ни на один день не нарушала своего размеренного течения.

Иногда Таня ласково подходила ко мне, гладила руками моё лицо и говорила:

— Ну, улыбнись, бабуля! Ну, улыбнись же!

И я улыбалась, глотая слёзы.

Иногда же Таня подходила к карте и долго задумчиво смотрела на неё. Казалось, она старается угадать, где, в какой точке находится сейчас долгожданная мама.

Потом встряхивала своими белокурыми косичками и упорно повторяла:

— Всё равно их найдут!..

Однажды, когда Тани не было в комнате, ко мне пришли друзья. Обсуждали участь самолёта. В газетах в те дни писали:

«Самолёт «Родина» не найден. Поиски продолжаются».

Двоюродный брат Тани, шестилетний Олег, стремглав выбежал из комнаты. Разыскав в квартире Таню, он ей сказал:

— Знаешь, они сказали, что самолёт мог сгореть, утонуть или разбиться!

— И ты им веришь? — возмутилась Таня. — Чепуха! С моей мамой этого случиться не может!

Вообще Таня держалась молодцом. Раз сказав себе, что волноваться не надо, что всё будет благополучно и мама вернётся в Москву, она до самого конца выдержала характер. Как всегда, она ходила в школу, бегала на переменах, занималась физкультурой, ритмикой, готовила уроки.