Записки бывшего милиционера

Три неполных года в армии пролетели очень быстро, наверное, благодаря тому, что я оказался именно в такой вот интересной части. Здесь не было безделья, не было убивающей серой рутины, не было никакой дедовщины. Хотя, конечно, были кратковременные периоды, когда хотелось выть волком, особенно несколько первых месяцев. Помню, на первом году службы, в один из первых дней после переезда из Елгавы в казармы в Иецаву я был в наряде в качестве истопника на кухне. Топка находилась с тыльной стороны здания, со стороны леса. Ты один и дрова — огромные обрезки сырых стволов длиной по 1,5–3 метра, доходящие до 50–60 сантиметров в диаметре. Их надо было разрубить, чтобы затолкать в топку, и сделать так, чтобы они ещё и горели, хотя с них вода капает. Повар (кстати, из Тихорецка) через стенку матом орёт: «Котлы холодные…!» А ты от бессилия и отчаяния готов не только зарубить этого повара, но и тяпнуть себя по руке, чтобы всё это прекратилось. Но, так или иначе, всё проходит. Прошло и это тяжёлое время. И только с мыслью рассчитаться с этим поваром за его подлости я носился несколько лет. Гнуснейший был тип…

Неспроста время от времени мы узнавали о самоубийствах солдат. Причём происходили они, как правило, серийно. Наш дивизионный доктор как-то нам объяснил это тем, что психологически решение покончить с собой назревает постепенно. Но стоит какому-нибудь солдату не выдержать и, например, застрелиться в карауле — а слухи по дивизиям об этом разносятся мгновенно, — как тут же это событие становится «спусковым крючком» для других ребят, уже психологически готовых к суициду. Вот и стрелялись и вешались по несколько человек в дивизии за три-четыре дня. А потом снова месяц-два тишина.

Ну, может, было ещё два-три таких чёрных эпизода за всю армейскую жизнь. Но на другой чаше весов армейской службы были и такие позитивные события, как поездка в Капустин Яр на практический запуск ракеты из шахты. А что стоит поездка в отпуск домой на новый, 1964 год или курсы младших офицеров запаса в Елгаве весной 1964 года (после чего меня отпустили сдавать экзамены в вуз), командировки в разные города за необходимым оборудованием и т. д. и т. п. И, как ни странно, именно в армии я увлёкся коллекционированием спичечных этикеток и занимался этим до конца учёбы в институте. До сих пор дома где-то на антресолях лежат кипы листов с такими этикетками, которые сейчас представляют немалый интерес для филуменистов.

В Капустин Яр я ездил в составе одной (сборной) смены нашей стартовой группы. Капустин Яр — это условное название огромного, на сотни километров раскинувшегося в полупустыне полигона с множеством так называемых площадок, расположенных друг от друга за километры. На площадках отрабатывались различные виды вооружения, в моё время в основном ракетного. На одной из площадок находился первый советский космодром Капустин Яр, с которого запускались первые отечественные ракеты в космос.

Ракета нашего класса (подземного базирования) отрабатывалась на своей, недавно сооружённой площадке. Жилых зон было несколько. Все они, за малым исключением, представляли из себя палаточные городки, но везде были видны строящиеся капитальные сооружения. Из всей флоры и фауны — хилая, пожелтевшая трава да суслики в великом множестве.

Наименование Капустин Яр на самом деле название небольшого городка с железнодорожной станцией, которая была последней с гражданским персоналом. Дальше только военные: стрелочники, машинисты и вся остальная железнодорожная братия.

Пустыня — она и есть пустыня, куда ни посмотришь — везде до горизонта полусухая трава и огромное количество нор в земле, и у каждой столбиком стоит суслик, и иногда ветром с Ахтубы приносило чёрные вихри мошек, от которых не было спасения.

Как я уже говорил, полигон был разбит на площадки в зависимости от вида оружия. А его тоже было немало, о чём можно было судить то по внезапно стартовавшей ракете, то по вспышкам ЗУРСов, сбивающих высоко в небе летящие цели, то по рёву каких-то неведомых снарядов, огненный след которых напоминал залп «катюши». И так днём и ночью. Особенно впечатляюще всё это выглядело в ночное время. Сидишь смотришь очередной фильм на растянутой на столбах простыне, а над головой и вокруг тебя то гром ракеты, то буханье выстрелов, то вспышки в небе.

Жили мы, естественно, в палатках, питались под открытым небом. У каждого солдата сбоку на ремне обязательно должна была висеть фляжка с водой. Если фляжки не было или она была пустой, что проверялось нарядами, то грозил как минимум суточный арест на губе. С медициной и санитарией было очень строго, потому что то и дело регистрировались случаи то ли холеры, то ли чумы — уж не помню — и разной другой заразы.

Были мы здесь около месяца. Сделали учебный пуск ракеты, которая поразила цель на «отлично» где-то в районе Байконура. Многих из нашей группы поощрили, в том числе и меня, единственного, отпуском домой на Новый год (1964).

Поездка эта была незабываемой. На солдатские деньги купил билет на самолёт Рига-Москва-Тбилиси, остался без копейки. А в Москве из-за якобы нелётной погоды новогоднюю ночь провёл на лестнице, ведущей на чердак домодедовского аэропорта. Всё остальное пространство было забито не улетевшими в свои города людьми. Почти два дня не ел. Только булку, которую купил за рубль, одолженный у такого же, как и я, солдата, мне незнакомого.

В Тбилиси прилетел 2 января 1964 года. Мать меня не ждала и даже сразу не узнала, настолько я изменился: очень худой, чёрный лицом и в солдатской одежде. За два года моего отсутствия в Тбилиси многое переменилось. Из друзей почти никого не нашёл. Сходил на фабрику, где меня усиленно стали звать после армии вернуться в цех. Я не возражал, хотя уже была задумка прорваться на сдачу экзаменов в институт. В те годы в армии была практика предоставления такой возможности, но через предварительные курсы младших офицеров запаса с присвоением звания младшего техника-лейтенанта, электрика-бортовика, то есть специалиста по электрочасти ракеты.

Весной мне удалось опередить очень многих желающих и попасть на такие курсы, кстати, вместе с Нодари Партия, с которым я прослужил все эти годы и с которым сдружился. Он обслуживал стартовый стол. Курсы я закончил с трудом, так как было очень сложно, не обладая специальным образованием, осваивать профессию электрика-бортовика ракеты, «нафаршированной» электрикой и электроникой. Некоторые вещи я просто не в состоянии был понять без азов, а их не преподавали, исходя из того, что мы основы уже должны были знать, а откуда и каким образом — никого не интересовало.

В части нами командовали офицеры двух категорий. Одна — это люди, прошедшие Великую Отечественную войну, они имели настоящие боевые награды и всё расценивали с точки зрения условий фронтовой обстановки. Вторая — а их была большая часть среди офицеров — молоденькие лейтенанты, только что закончившие средние военные училища, по лицам и поведению которых можно было видеть, что они недалеко ушли от нас в своих знаниях о ракетной технике.

Эти категории офицеров резко отличались друг от друга. Молодые — какие-то равнодушные; если и заботились о чём-то и ком-то, то только для себя и о себе, но с солдатами всё же пытались дружить. Фронтовики-офицеры, наоборот, были очень строги, держали дистанцию между собой и солдатами, не позволяли никакого панибратства и в то же время были честны и порядочны. Мне как-то на день рождения мать прислала посылку. А солдатам посылки вручались только через командира, который обязан был проверить их на наличие спиртного, так как пьянство в части исключалось полностью. В посылке была бутылка натурального грузинского вина «Саперави», как оказалось, любимого вина командира стартовой группы Потапова. Ничто не мешало ему просто присвоить эту бутылку, тем более что такие бутылки разбивались, а вино просто выливалось в канаву. Но Потапов пришёл ко мне спросить разрешения на эту бутылку, а на другой день привёз мне из города в порядке компенсации огромный торт, которого хватило на весь наш взвод стартовиков. Это, конечно, легковесный пример честности офицера-фронто-вика, но командир из молодых, мне кажется, так бы не поступил никогда.