Певцы Родины

Лысый старичок что-то невнятно бормочет, очевидно, подсчитывая возможные

взятки... Нетерпеливо постукивает пальцами сидящий напротив. Четвертый

партнер встал и подошел к столику с крепкими напитками. Игра идет по мелкой.

Скука... Неотвратимая, как рок.

Устало глядит на этих людей, где-то глубоко несчастных в своей

устроенной неустроенности, молодая дана, заключенная в золотую раму.

Мерно качается маятник, отстукивая минуты, часы, дни и ночи этих

безысходных лет обывательского прозябания-..

Васнецов написал холст великолепно. Он заявил себя этим полотном как

мастер первой руки.

"Скажите Васнецову, что он - молодец за "Префе-ранс", - передавал через

Репина Крамской.

Казалось, после этой картины жизненный путь художника определился.

Пиши! Слава, почет, деньги - все эти компоненты налицо. Но как это ни

странно, а, кожет быть, даже не столь странно, сколь, по мнению иных,

чудовищно, "Преферанс" стал последним жанром в творчестве Васнецова. Больше

никогда до самой своей кончины мастер не писал бытовые сюжеты.

В Третьяковской галерее в зале Васнецова "Преферанс" экспонируется на

одной стене с огромным полотном "После побоища Игоря Святославича с

половцами", датированным 1880 годом... Их разделяет пространство в

пять-шесть шагов. Дата создания разнится всего лишь на один год. Но между

ними - бездна. - Степь... Сумерки... Мглистое сизое небо. Багровая луна

встает из свинцового марева. Поле сечи... Страшная, неземная тишина окутала

необъятную равнину, тела павших воинов, степное разнотравье. Тиха... Ни одна

былинка не колыхнется. Ветер унес лязг и грохот битвы, стоны раненых,

яростные крики сражающихся.

Кажется, еще звенит стрела, пронзившая грудь молодого княжича. Он

мертв... Его мягкий, почти девичий лик, обрамленный русыми кудрями, горестен

и прекрасен. Тонкие брови, густые ресницы. Сумеречный свет луны отметил

глубокие впадины глаз, горький прикус запекшихся губ. Венком окружили его

голову васильки и ромашки. Привольно раскинулся воин на траве, будто спит...

Но не проснется он никогда! Как никогда не проснется и не встанет богатырь,

разметавшийся рядом на сырой земле.

Поблескивают шлемы, острые секиры, тяжелые булатные мечи, красные щиты

павших русичей. Быстро темнеет. Прилетевший жаркий ветер пошевелил оперение

стрелы. Заставил затрепетать синие колокольчики, поиграл в зарослях ковыля.

Тесны смертные объятия воинов. Скорбны их лики. Судорогой сведены могучие

длани. Глубоко запали невидящие глазницы. Смерть витает над степью. Медленно

встает над полем боя кровавый диск луны, озаряя мертвый лик побоища "на реке

на Каяле, у Дону Великого"...

Здесь нет живых. Некому рассказать о страшных часах трехдневной сечи

русичей и половцев. Люди ушли. Встают примятые травы. Яростно бьются орлы.

Грозная мгла затягивает небосвод. Пахнет гарью и горьким ароматом полыни и

сухих трав. В разрывах черных, нависших туч трепещут синие молнии... Вот-вот

ударит гром.

Оду павшим героям создал Васнецов. Он написал холст небывалый. Это была

картина-песня, полотно-былина. В нем явственно звучали строки "Слова о полку

Игореве", музыка Глинки и Бородина... Словом, это была новь!

Уж у храбрых русичей не стало Тут вина кровавого для пира, Попоили

сватов, да и сами Полегли за отеческую землю!

Эти строки из "Слова о полку Игореве" служили как бы эпиграфом к

картине. Васнецов создал произведение-памятник великому творению русского

эпоса.

Современники, за малым исключением, не поняли этого. Старая история

повторилась...

"Современные известия" сетовали: "Ни лица убитых, ни позы их, ни раны,

наконец, - ничто не свидетельствует здесь ни о ярости боя, ни об исходе

его". Рецензент негодовал, зачем это художник потратил такую массу времени и

красок на эту невыразительную вещь.

Чего же можно было ждать от газет, когда даже сам Нестеров признавался:

"Когда Виктор Михайлович пришел к сказкам, былинам.., когда о нем

заговорили громче, заспорили, когда он так ярко выделился на фоне

передвижников с их твердо установившимся "каноном", - тогда новый путь

Васнецова многим, в том числе и мне, был непонятен, и я, как и все те, кто

любил "Преферанс", пожалел о потере для русского искусства совершенно

оригинального живописца-бытовика..."

А Крамской, так страстно убеждавший Васнецова не бросать жанр и

продолжать "писать тип"? Надо отдать дань его чуткости и честности. Он

сказал Репину: "Трудно Васнецову пробить кору художественных вкусов. Его

картина не скоро будет понята. Она то нравится, то нет, а между тем вещь

удивительная".

Стасов не понял "Побоища", он не увидел в нем "ничего капитального".

Возмущенный Репин со свойственным ему темпераментом немедля написал ему:

"...Поразило меня Ваше молчание о картине "После побоища", - слона-то

вы и не приметили, говоря, ничего тузового, капитального нет. Я вижу теперь,

что совершенно расхожусь с Вами во вкусах, для меня это необыкновенно

замечательная, новая и глубоко поэтическая вещь, таких еще не бывало в

русской школе".

...Было от чего загрустить, если не впасть в отчаяние Васнецову.

Огромный труд, большое чувство, вера в свое правое дело - все было

поставлено под сомнение. В это трудное время живописца очень поддержал

Чистяков. Он писал Васнецову: "Вы, благороднейший Виктор Михайлович,

поэт-художник! Таким далеким грандиозным и по-своему самобытным русским

духом пахнуло на меня... Я бродил по городу весь день, и потянулись

вереницей картины знакомые, и увидел я Русь родную мою, и тихо прошли один

за другим и реки широкие, и поля бесконечные, товарищи детства...

семинаристы удалые, и Вы, русский по духу и смыслу, родной для меня!

Спасибо, душевное Вам спасибо...

В цвете, в характере рисунка талантливость большущая и натуральность.

Фигура мужа, лежащего прямо в ракурсе, выше всей картины. Глаза его и губы

глубокие думы наводят на душу. Я насквозь вижу этого человека, я его знал и

живым: ветер не смел колыхнуть его полы платья; он и умирая-то встать хотел

и глядел далеким, туманным взглядом".

Чистяков почувствовал самое сокровенное качество живописи Васнецова -

способность создавать у зрителя состояние причастности к истории родины,

делу народному. Полотна художника будили чувства патриотизма, гордости за

свою отчизну.

Виктор Михайлович написал в ответ Чистякову:

"Вы меня так воодушевили, возвысили, укрепили, что и хандра отлетела, и

хоть снова в битву, не страшно и зверье всякое, особенно газетное. Меня, как

нарочно, нынче более ругают, чем когда-либо, я почти не читал доброго слова

о своей картине".

Итак, "дела давно минувших дней", выраженные пластически Васнецовым в

"После побоища", вызвали самые разные чувства - от зубоскальства, недоумения

и равнодушия до самого глубокого восхищения и признания.

Москва художественная, вершившая вкусами, встретила Васнецова более чем

прохладно. И наверное, ему на первых порах пришлось бы очень туго, если бы

не счастливая звезда, приведшая художника к Савве Мамонтову и Павлу

Михайловичу Третьякову.

Алексей Максимович Горький дал такую оценку Мамонтову: "...Мамонтов

хорошо чувствовал талантливых людей, всю жизнь прожил среди них, многих -

как Федор Шаляпин, Врубель, Виктор Васнецов, и не только этих, - поставил на

ноги, да и сам был исключительно даровит".