Певцы Родины

степь раскинулась перед ними. Почему насуплены густые брови Ильи? Куда так

пристально глядят витязи? Что зрят они? Не будем гадать... Подъял мощную

длань старый казак Илья, вонзил орлиный взор в неведомую даль. Тронул из

ножен широкий меч Добрыня. Приготовил каленую стрелу Алеша.

Гордо застыли степные орлы на седых камнях, венчающих древние курганы.

Клубятся свинцовые грозовые облака. Дрожат молодые побеги елей... Еще миг -

и тронет поводья Муромец. Зазвенит меч Добрыни, и запоет стрела, пущенная

рукою Алеши. Грянет бой!

Миг покоя... Он напряжен, как тетива лука. Только кровавый глаз

неистового Бурушки, коня Ильи Муромца, говорит о том, какого напряжения

стоит это минутное ожидание, это кажущееся спокойствие... Неодолимая,

страшная сила запрятана, закована в эти мгновения перед сечью. Добродушны,

простосердечны богатыри. Они бы рады решить все миром, не проливать ничьей

крови. Но обид нельзя прощать, нельзя потакать ворогу.

Богатыри... Вот они во всем величии затаенной силы, беспредельной мощи,

удесятеренной верой в правое дело. Былинные, вечные.

Такими их создал художник Виктор Михайлович Васнецов. Почти век прошел

с тех пор, как в далеком Париже, в миг острой тоски по отчизне, в считанные

минуты, на глазах ошеломленного Поленова художник написал эскиз будущего

полотна. Это было прозрение, и большой живописец Поленов понял, что

присутствует при рождении картины небывалой.

- Что, полюбился эскиз? Возьми, - промолвил Васнецов, протягивая

небольшой холст другу.

- Спасибо. Но после того, как напишешь картину, - ответил Поленов.

Так на чужбине, в парижской студии, начали свою вечную жизнь

"Богатыри". Пройдет без малого четверть века, много испытаний предстоит

преодолеть автору будущего полотна, но настанет миг, когда великий труд

будет окончен и. картина придет к людям.

Виктор Васнецов... Огромен, неоценим его вклад в сокровищницу русской

культуры. Ему принадлежит слава открытия в нашей живописи волшебного мира

былин, сказок, преданий. Это он широко распахнул двери мечте.

Глядя сегодня на "Утро стрелецкой казни" и "Боярыню Морозову" Сурикова,

"Грачей" Саврасова или "Вечерний звон" и "Золотую осень" Левитана, мы

воспринимаем это как нечто вечное, всегда существовавшее с нами. Эти

живописцы были подобны первопроходцам, открывавшим новые земли. Таким

Колумбом мечты в русской живописи был Васнецов.

- Я художник девятнадцатого века. В новом веке - новые песни, и я едва

ли теперь сумею их спеть. Хорошо, если я смогу показать, что чувствовал и

чем жил в своем веке!

Однако пойдите в Третьяковскую галерею. Загляните в зал Васнецова и

побудьте там хотя бы полчаса. Вас поразит магнетическая сила холстов

живописца. Вы увидите сложнейшую гамму чувств, пробуждаемую в людях самых

разных возрастов. Все они всматриваются в картины Васнецова, будто увидели

что-то давно знакомое, родное. Люди подолгу простаивают у полотен "Аленушка"

или "Богатыри", о чем-то шепчутся друг с другом и уходят с лицами

радостными, просветленными.

Рождение этих, как теперь ясно, столь необходимых и хрестоматийных

картин было нелегким, а порою драматичным.

"Во мне нет ничего исторического, - говорил Васнецов. - Я только хочу

сохранить родную старину, какой она живет в поэтическом мире народа: в

былинах о трех богатырях, в песне о вещем Олеге, в сказке об Аленушке. Может

быть, это сентиментально, но таким меня уж возьмите".

Принадлежность делу народному, сокровенная связь с ним. Вот слова, в

которых особо остро и проникновенно звучит любовь Васнецова к родине.

"Мне было радостно в полной мере ощутить эту неразрывную связь с моим

народом. Эту радость я испытал на открытии на Страстной площади памятника

Пушкину. С необычайной глубиной и отчетливостью я ощутил, что я пусть

маленькая, но неотъемлемая часть того великого, чем являются для нас и

Пушкин и стоящие у подножия его памятника Тургенев и Достоевский..."

Скромность художника не поза. Васнецов был человеком сильным и

талантливым, и в то же время застенчивым и простодушным. Он увлекался,

влюблялся в свой замысел. Искал, мучился, радовался.

Автопортрет... 1873 год. Автору двадцать пять лет.

Строго, немного грустно глядит на нас молодой человек. Русые волосы

обрамляют худощавое лицо. Впалые щеки бледны, но это не означает немощь или

вялость. Нет. Молодой вятич силен. Это ему сказал Савва Мамонтов: "Если бы

ты не был художником, из тебя бы вышел славный молотобоец".

Выросший в далекой вятской глуши, юноша приехал в столицу со своим

особым миром образов - цельным, ярким, неповторимым. Казенный, холодный,

неприветливый город заставил его замкнуться. Но Васнецова нельзя было

назвать робким. Достаточно вглядеться в крупные черты его лица, чтобы

обнаружить недюжинный характер и волю.

Молодому вятичу повезло. С первых шагов в искусстве его заметили и

полюбили Крамской, Репин, Поленов, Чистяков. Полюбили за чистоту и

молчаливую ясность, которая свойственна натурам цельным.

Один из самых строгих ценителей живописи, Крамской, писал Репину:

"...Наше ясное солнышко - Виктор Михайлович Васнецов. За него я готов

поручиться, если вообще позволительна порука. В нем бьется особая струнка;

жаль, что нежен очень характером, - ухода и поливки требует".

"Ясное солнышко". Надо было быть поистине хорошим человеком, чтобы

заслужить у такого строгого судьи, каким был порою довольно жесткий

Крамской, столь лестный эпитет. Искренность, предельная честность, свежесть

чувств, умение мечтать - все эти свойства Васнецова привлекали к нему

друзей, помогавших ему в трудные минуты.

.. Любопытно, что большинство друзей Васнецова, чувствуя в нем большой

и оригинальный талант, вовсе не догадывались о той огромной внутренней

борьбе, которая происходила в душе их сверстника и ученика. Они считали, что

миссия молодого мастера в искусстве - это продолжение добрых традиций

передвижнического жанра в духе Мясоедова или Маковского. От них было скрыто,

каких усилий стоило Васнецову продолжать писать "маленькие жанры". Они,

естественно, не предполагали, что ему предстояло принять очень важные

решения.

В 1898 году Васнецов сказал: "Как я стал из жанриста историком,

несколько на фантастический лад, на это точно ответить не умею. Знаю только,

что в период самого яркого увлечения жанром в академические времена в

Петербурге меня не покидали неясные исторические и сказочные грезы...

Противоположения жанра и истории в душе моей никогда не было и стало быть не

было и перелома или какой-нибудь переходной борьбы во мне не происходило..."

Известно, что время сглаживает самые острые ситуации в жизни. Поэтому

не будем ставить в вину мастеру, забывшему, очевидно, за двадцатилетней

давностью свое отчаянное письмо к Крамскому, написанное в Москве, куда он

уехал из Петербурга в 1878 году:

"С каждым днем я убеждаюсь в своей ненужности в настоящем виде. Что

требуется, я делать не могу, а что делаю - того не требуется. Как я нынче

извернусь - не знаю, работы нет и не предвидится".

Крамской немедля ответил. Он был встревожен ду-шевным состоянием

Васнецова, но счел его временным малодушием художника, призванного, по его

мнению, создавать полотна в духе школы передвижников.

"Почему же вы не делаете этого? - писал он, имея в виду прежнюю работу

Васнецова над жанром. - Неужели потому, что не можете? Нет, потому что вы