Марина Цветаева. Неправильная любовь

Ноябрь 1914 — падает мелкий снежок. Вечером у Марины выступление в актерской студии. Будет много знакомых и поклонников. Она популярна у молодежи, у них с Сергеем множество друзей среди начинающих актеров — ведь и сестра Сергея, и он сам увлекаются сценой. Выступления Цветаевой ждут — это событие для театральной молодежи. Да и для нее — праздник — она всегда любила читать стихи, будь слушателей двое или целый зал.

Няня укладывает Алю. Но та вырывается и смешной, переваливающейся походкой прибегает в гостиную, чтобы обнять нарядную маму. Сегодня Марина ослепительна.

Восхищение Сергея и обожание малышки изменили ее. Ушла настороженность, замкнутость, боязнь неприятия окружающими. К двадцати годам Марина расцвела и похорошела. Те недостатки внешности, которые можно было принять за некрасивость, составили пикантную индивидуальность. Горбоносый профиль и вскинутая голова выглядели царственно. Она нравилась себе и значит — нравилась всем.

В фойе студии перед большим зеркалом Сергей помог жене раздеться. Здесь уже было много молодых актеров, с любопытством разглядывавших Марину. Проносился шепот: «Цветаева, Цветаева пришла!» В большом, тронутом по углам тревожной мутью зеркале Марина увидела молодую женщину, розовую с мороза с талыми снежинками на ресницах — ладную, сильную. Сняла бархатный капор, встряхнула копной золотистых волос. Приблизив лицо к стеклу, отметила: совершенно колдовские изумрудные глаза. Девушки студийки расступились, любуясь платьем приглашенной поэтессы. Совершенно необыкновенное! Восхитительное: шелковое, коричнево-золотое, широкое, пышное, до полу, а тонкая талия крепко стянута старинным корсажем. Волшебная девушка прошлого века! Платье из бабушкиного сундука. Завтра по Москве разнесут новость — старина в моде! Цветаева могла себе позволить диктовать стиль, да и в дальнейшем делала бы это блестяще, кабы не время, втиснувшее в свой шаблон — в безликое, унизительное-нищенство.

Их пригласили в зал, Сергей шел чуть сзади, любуясь стремительной, легкой походкой жены. Она никогда не волновалась и не заигрывала с залом. Просто выходила, здоровалась и начинала читать обычным, четким, спокойным голосом. По памяти, без тетрадок и записей — руки опущены, голова откинута, взгляд поверх голов, поверх всего, что реально. Взгляд — в неведомое, в обиталище слов, из которых она слагала строфы.

Сергей шептал за ней знакомые слова, в которые верил до глубины души:

Она умолкла, опустила голову. Послышались хлопки, затем загремели дружно, многие аплодировали стоя.

Марина не улыбалась, не кланялась. Стояла, дивно печальная, прозревшая судьбу своих стихов, загадочная, как оракул. Откуда это в 22 года? Не заносчивость, не заклинание, не похвальба — правда. Марина сказала правду о своих будущих стихах — дар прозренья редко подводил ее.

Она стояла, задумавшись, перебирая в памяти любимые стихи. В зале захлопали громче, стали выкрикивать: «Еще меня любите!», «Марина, прочтите про колокол в селе!». Эти стихи Сергей любил особо. Марина начинала читать, словно вспоминая слова, словно только для него они сейчас родились:

Овации, настоящие овации, и толпа у сцены. Девчонки плакали, у парней горели глаза. В тот миг в Марину были влюблены все! А она — единственная, живая, настоящая, такая искренняя и такая прекрасная — принадлежала ему — своему рыцарю!

Подавая жене пальто, Сергей тронул губами ее теплую шею у воротника. Жест не друга — любовника. В зеркале она увидела мельком глаза, так похожие на Сережины, будто изображение раздвоилось. Только застывшая в глубине боль почти физически ударила в Маринины виски. Она сжала голову и зажмурилась, чтобы слезы не пролились…

Вечером, собравшись на Борисоглебском у Цветаевой и Эфрона, друзья обсуждали впечатление. Присутствовал профессор студии курсов драмы, отличавшийся пониманием современных веяний. Замшевая рыжая блуза, большой черный шелковый бант под дряблым подбородком, серо-седые, падающие на плечи волосы. Все уже выпили за успех вечера, но не решались тронуть глянцевую кулебяку.

— Вы кушайте, Евгений Владимирович! — молоденькая актриса с драматического курса положила на тарелку педагогу кусочек заливного. — Ведь все с утра голодные! Так волновались!

— Да я, честно говоря, о еде и не вспомнил! Забыл о голоде! Поражен был! Вы же понимаете — наша актерская школа все еще находится под большим влиянием классических канонов. И даже, так сказать — МХАТовская натуральность весьма, что ни говори, актерствующая. — Он живо проглотил кусочек красной рыбы, очевидно, не почувствовав вкуса, и продолжил:

— Марина Ивановна совершенно индивидуальна! Манера чтения — совсем нам незнакомая и непохожая на то, как учим читать поэзию мы! Такая неожиданная простота и скромность! Милая Марина Ивановна! Вы открыли новые пути! — поднявшись, профессор поцеловал руку Марины. — Самое удивительное — непривычная слитность интонации вашего голоса с тем, о чем вы говорите! Словно стихи рождались непосредственно в эту минуту! Вы же ду-ма-ли! И выдавали результат. Вы сочиняли у нас на глазах!

— Несомненно, все вместе — поэтесса, ее внешность и, главное, стихи, производят сильное впечатление. Но вот насчет исполнения хотелось бы поспорить, — вступил в дискуссию руководитель актерского курса. — Так читать можно лишь дома, для узкого круга близких… Зал не поймет! Заскучает зал! Где чувства? Где эмоции? Дайте мне эмоции! Дайте мне выразительность!