В памяти и в сердце

— Политрук, ляг, отдохни!

Отдохнуть? А почему бы и нет. Только где? А вот залезу под бревна. Они лежат на подкладках, подкладки толстые. Человек вполне может там уместиться. И мы вдвоем с Колей Ганиным полезли. Первым — Коля, я — за ним. А перед тем как лезть, я попросил одного нашего бойца, у которого были часы, засечь время.

И вот мы с Колей улеглись. Холодно, под боком — мерзлая земля. Однако стоило лишь закрыть глаза, как сон поглотил меня. Не знаю, сколько я спал, но проснулся выспавшимся, бодрым. Показалось, что спал я целые сутки. Боже мой, за это время столько событий, наверно, произошло! Спрашиваю у владельца часов, сколько я спал.

— Сколько? — боец посмотрел на часы. — Ровно пятнадцать минут.

Я было не поверил, но другие подтвердили: «Верно, вы только что заснули и тут же проснулись...» В дальнейшем я не раз убеждался: во фронтовых условиях порой самого короткого сна бывает достаточно, чтобы целые сутки потом чувствовать себя бодрым и деятельным.

С наступлением темноты мы покинули наше временное убежище. Однако финны, видимо, услышали хруст снега под нашими ногами, дали наугад несколько автоматных очередей. Двое наших бойцов были ранены. К счастью легко, сами могли идти. И вот мы у себя! Борзов, Разумов, Глазунов, Трапезников рады нам: мы живы, мы опять вместе.

Наши действия Борзов одобрил. «Каждый разумный поступил бы именно так», — сказал он. И мы чувствовали себя если не героями, то счастливцами: ушли из-под носа столь бдительного и осторожного противника.

Очередное наступление на Великую Губу было столь же спешным, суматошным, без всякой подготовки. Даже командиры рот не знали, что нам в этот день, 5 февраля, предстоит.

Начался этот день как обычно. Утром, после завтрака, я планировал провести с бойцами беседу о положении немцев под Москвой, об их злодеяниях на оккупированной территории. Особенно хотелось мне рассказать об освобождении толстовской усадьбы Ясная Поляна. Подобрал материал — вырезки из газет, статьи, фотографии. Борзов после завтрака ушел по своим делам в штаб батальона. Я собирался уже дать команду роте — сосредоточиться у нашей землянки. Но тут появляется Борзов. Он и рта еще не раскрыл, а я уже вижу: что-то произошло. Что?

— Приказано сегодня овладеть поселком! — избегая моего взгляда, говорит он.

— Как? Прямо сегодня?

— Да, сегодня! Ни минуты промедления! Снимаем роту, идем на исходные. Там, сказали, будет приказ!

— Как же так? — недоумеваю я. — Мне до приказа роту надо собрать, перед боем с красноармейцами поговорить, объяснить им, какая перед ними задача. Что там Ажимков думает? Хоть бы предупредил!

— С Ажимковым встретитесь там, на исходной!

Борзов торопит. Не иначе, по данным разведки, наступил благоприятный момент и его нельзя упустить.

Роту мы подняли по тревоге. Построили. И я все же улучил момент, рассказал коротенько, какая перед нами задача. Заверил, что буду неотлучно с ними. Ободрил их. Мол, не посрамим себя, драться будем смело. Враг не настолько страшен, как иногда кажется. «Словом, больше смелости, — заключаю я. — Стреляйте метко, не жалейте патронов. А пойдем в атаку, колите штыком! Мы не захватчики, мы освобождаем свою землю. Так что правда за нами...»

Не успел я закончить свою речь, как подошел Борзов и дал команду: «Шагом марш!»

По пути к исходной позиции я увидел Горячева. Говорю ему:

— Как самочувствие, земляк? Что пишут из дома?

Мой однокашник горько улыбнулся:

— Вчера написал жене последнее письмо.

— Что значит «последнее»? — спрашиваю.

— А то и значит, что некому будет их писать. Меня не будет.

Я посмеялся. Назвал все это глупостью. Сказал, что мы еще сто лет будем жить Но Горячев как в воду глядел: не прошло и суток, как его действительно не стало.

На исходную, прочесывая попутно лес, двигался по разным маршрутам весь наш батальон. Борзов, чтоб не сбиться с пути, то и дело посматривал на компас, на карту-двухверстку, советовался со мной. Не забывали мы оба и о том, что в любую минуту можем напороться на финнов: их вооруженные отряды часто «гуляют» по лесу. Бдительность, бдительность. Иначе столкнешься, и никто тебе не поможет: связи с другими ротами нет.

К счастью, обошлось без стычки с противником. На исходную позицию мы подоспели вовремя.

Четыре километра мы одолели за час с небольшим. Если учесть, что шли без дороги, часто останавливались, прислушиваясь к каждому звуку, то времени потратили не так уж много.

И вот мы на исходной. Однако радости мало: перед нами опять штабеля бревен. Куда ни посмотришь, везде штабеля, штабеля. Невольно приходит на память, как совсем недавно я едва не погиб среди таких же штабелей. Тогда, можно сказать, повезло. Повезет ли и на этот раз? Холодок прокрадывается в сердце...

Неподалеку от нас расположились и две другие роты батальона.

Где-то здесь проходит линия обороны противника. Где она? Заметили ли нас финны? С нашей стороны не прозвучало пока ни одного выстрела. Не стреляют тем временем и финны. Выходит, проморгали они нас? А может, ждут, когда мы во весь рост пойдем на них? Предполагать можно и то, и другое. А как обстоят дела в действительности?

Комбат Кузнецов и комиссар батальона Ажимков пришли на исходные вместе с ротами. Оказались тут и два майора, по-видимому, представители полка. Ни на шаг не отстают от них еще несколько человек. Все в белых халатах, все до предела сосредоточенны и молчат. От штабеля к штабелю ходят пригнувшись, быстрым, торопливым шагом. Мой комроты Борзов нервничает. Глаза прищурены, серьезны. Он то со мной постоит, то уйдет к комроты-9 Шульгину. Но и там надолго не задерживается, возвращается в свою роту. Нервничаю и я. А кто перед боем спокоен? Кто может знать заранее, чем для него этот бой кончится? Может, награду схватишь, а может, и пулю. Даже командир дивизии, и тот, наверное, переживает.

Очередь из вражеского автомата ему, конечно, не грозит: он далеко от нее. А переживает, нервничает он за исход боя. Все вроде предусмотрено, спланировано заранее. А вдруг противник возьмет да и сорвет этот план и наступление не удастся? Нет, командир дивизии тоже переживает, нервничает, волнуется. И командир корпуса волнуется, и командарм смотрит на карту, волнуется. И Сталин в Кремле... Пока идет война, волнуются все.

Я подошел к своим бойцам: рядом с ними я всегда чувствую себя спокойнее, увереннее. Не по поговорке ли: «На миру и смерть красна»? Завожу разговор на нейтральную тему, пытаюсь шутить. Но никто даже не улыбнулся.

Прибегает посыльный от Ажимкова: комиссар созывает политруков.

Разговор немногословный: готовы ли роты к наступлению? Какую работу среди бойцов мы провели? Работа проводилась ежедневно. Незаметно, исподволь, но все мы готовили своих бойцов к наступлению. Думаю, работа эта не осталась бесплодной.

Уточнив кое-какие детали, Ажимков еще и еще раз попросил нас в бою быть среди бойцов, увлекать их за собой. «Мы, политработники, — сказал он, — не должны бояться смерти. Для нас превыше всего Родина, а не жизнь! Итак, успеха вам в предстоящем бою!»

Мы ушли в свои роты. Ждали, вот-вот будет команда и мы поведем свои роты в бой. Время идет, а команды все нет и нет. Тишина как ножом режет то одна, то другая короткая очередь автомата, умолкнет, и бухнет пушка. И тяжелое эхо прокатится по всему лесу.

Наконец узнаем: наступление переносится на 6 февраля.

Все светлое время 5 февраля и ночь на 6-е прошли в томительном ожидании. Я улучил момент и написал домой письмо. Однако передать его связистам не сумел; так оно пролежало несколько дней в полевой сумке.

Комроты Анатолий Борзов, стараясь как-то убить время, без конца проверял надежность ротного оружия. Свой наган почистил. Потребовал, чтобы бойцы и почистили винтовки. Но те ответили дружно:

— Да вы что, товарищ лейтенант, наши винтовки никогда нас в бою не подводили. Вот гранат бы нам, да побольше! Любых, какие есть!