Рельсы жизни моей. Книга 1. Предуралье и Урал, 1932-1969

На второй день я пошёл в гости к тёте Марусе. В этот раз она меня угостила красной рыбой – кетой. Я у них переночевал, а утром мы с двоюродным братом Женей отправились к Сусловым. От дома тёти Маруси до Сусловых довольно далеко, но дорога была относительно сухая, к тому же в этом направлении вела железнодорожная ветка – тупик в лесхоз. По ней больше ходили пешеходы, нежели поезда. Во всяком случае я ни разу не встречал там поезда. С Женей мы решили двинуться в путь не пешком, а проехать на детском трёхколёсном велосипеде! Нас не смущало, что велосипедик был мал уже и Женьке, не говоря уже обо мне. Он крутил педали, а я пытался подъехать, стоя на задней оси. Велосипед не вынес такого обращения, потерял равновесие, и мы упали. К счастью, велик не сломался. Мы поднялись и, смеясь, пошли пешком, неся своего «коня» на руках. Мы добрались до места, разглядывая пейзаж по сторонам – сплошные штабеля брёвен. Женя денёк погостил у Сусловых и, забрав своё транспортное средство, ушёл домой. На велосипеде этом позже каталась сестра Жени – Галя.

Дядя Семён в «мужском» разговоре со мной предложил мне несколько папиросок, сказав:

– Пойдёшь в армию, всё равно курить будешь!

– Наверное, – согласился я. Мне уже был знаком вкус табака, ведь я баловался ещё в десятилетнем возрасте. Но папиросы были для ребят нашей деревни чем-то необыкновенным. Даже пепел папироски съедали, завернув в листок подорожника – какая глупость! Но так было. В последние года два я не курил, но от папирос отказываться не стал.

Время было вечернее. К нам подошла Алевтина и предложила мне пойти с ней в кино. Я с радостью согласился. Около кинотеатра её ожидал прилично одетый молодой человек интеллигентной наружности. Аля меня с ним познакомила. Его звали Виктором. Он уже купил билеты, а о «третьем лишнем» не догадывался. Пришлось ему вторично подходить к кассе. Моё место оказалось отдельно от них, но я был рад любому. Я уселся на своё место и увидел и услышал то, чего никогда ещё в жизни не доводилось – звуковое, настоящее кино! До этого в деревне я пару раз видел только немые фильмы. Рукоятку киноаппарата там вращали вручную желающие, а киномеханик иногда сам давал к фильму комментарии. Кино, на которое я попал в Балезино, было индийским и называлось «Маленький погонщик слонов». Я был в восторге!

Мои спутники после окончания фильма подошли ко мне и предложили ещё один билет на другой сеанс. Я согласился и даже обрадовался, что ещё одну киноленту посмотрю. Увы, фильм оказался тот же самый. Это меня удивило и чуточку огорчило. И всё равно я смотрел с интересом и досидел до конца. Зато хорошо, «на многие лета», запомнил сюжет.

Этот сеанс был последним, и люди выходили из кинотеатра и сразу расходились по домам. Было уже около полуночи. А моих «спонсоров» и след простыл. Я решил их не ждать (что тут ждать, одному возле кинотеатра?) и отправился домой к Сусловым. Шёл по железнодорожному полотну, мимо штабелей древесины. Вдруг вспомнил о папиросах в кармане. Лучшего места и времени покурить не придумаешь! Сел на одно из брёвен и закурил. Сижу, пускаю дым, понемногу балдею и слышу чьи-то шаги. Оказалось, это сестра Аля шагает одна. Я и папиросу не затушил, увидев её. Она же удивилась и обрадовалась. Удивилась, что я курю. А обрадовалась – меня нашла. Мы же с ней вдвоём ушли в кино и должны были вместе вернуться. Аля стала допытываться:

– Откуда у тебя папиросы?

– Мне их дал дядя Семён, – наивно ответил я.

– А ты знаешь, что это вредно мальчикам?

– Нет, почему, все мужчины курят.

– Но ты ещё далеко не мужчина.

– Мне уже тринадцать лет, – с гордостью заявил я.

– Ой, как много! Может, и жениться уже собрался?

– Нет, – ответил я, покраснев. К счастью, было темно, и она не заметила моего смущения.

– Ладно, завтра разберёмся.

Так мы с ней дошли до дома, переговариваясь. И, не зажигая света (все уже спали), улеглись каждый в свою постель.

Наутро Аля свела нас с дядей Семёном на очную ставку. Радовало, что она проходила без свидетелей. Не хватало ещё беспокоить из-за меня тётю Анфису. Дядя Семён «во всём признался» и был прощён, а мне было немного стыдно за два своих проступка: за то, что курил, и что выдал дядю Семёна. Человек в семнадцать лет бывает бескомпромиссным и считает вправе судить других. Вот такой и была моя кузина Алевтина. Когда она отошла, оставив нас вдвоём, дядя Семён шумно вздохнул и произнёс: «Повзрослела дочь!..» Но было непонятно, радуется он этому или сожалеет. А я после этого случая не курил лет шесть.

В этот же день дядя Семён закончил шить сапоги для меня и моих сестёр, и после полудня я поблагодарил за гостеприимство тётю Анфису и, особенно, дядю Семёна за сапоги. Свои я уже обул, они были пропитаны дёгтем, чтобы не промокали. Я тепло распрощался со всем семейством Сусловых и с вещмешком (в котором находились две пары сапог) за плечами пошёл домой по Потёмкинскому тракту. От одной деревни до другой, не менее пяти деревень по пути. Просёлочной дороги было лишь километра три с половиной около нашей деревни, и всё равно я нахватал грязи на сапоги. А хотелось выпендриться, пройдя в новой обуви почти через всю деревню.

Дома меня встретили с радостью. Сапоги мерили сестрёнки: обували, снимали и снова обували, а потом пошли на улицу, наверное, показывать подружкам. Мама только улыбалась, радуясь, что дети обуты. Женя тоже хотел сапоги и пробовал походить в Фаиных, но они ему были слишком велики.

Весной 1946 года снеготаяние было скорое, быстро потеплело, как говорили, «дружная весна». Поэтому вода поднялась в реке и понесла огромные льдины. Они и разрушили плотину, по которой мы ходили в школу, именно в том месте, где едва не утонул Витя. Река в этом месте делала поворот. Прямо ей идти мешала плотина, но ледяной торос разрушил её. Селяне лишились «кормилицы» – мельницы. Она хоть и не пострадала, стояла на месте, но движущая сила – вода – до неё не доходила. Было жутковато смотреть на ранее глубокое место, а теперь русло без воды. Оно мне даже во сне снилось.

Раньше каждый, кто имел с десяток или более килограммов зерна, мог прийти на мельницу и бесплатно превратить его в муку, обеспечив семью хлебом на полмесяца-месяц. Зерно выращивали даже на своих огородах. Муку любят кушать хомяки, они, я видел, прятались на верхнем этаже мельницы. Но были ещё «хомячки двуногие» – школьники, и я в их числе. Когда мельница работала, из рожка в ларь сыпалась мука. Мы, пацаны, забегали в помещение мельницы, горстями хватали муку и сразу отправляли её в рот. Мельник дядя Петя, отец «атаманши», иногда выходил из избушки, что стояла напротив, и незлобиво журил нас. Понимал, что мы идём из школы голодные. Надо представить наши мордочки, как они выглядели, перемазанные мукой!

Из-за разрушения плотины в деревне началась нехватка хлеба. Даже те, у кого было зерно, не могли его смолоть. Но временно вышли из затруднительного положения. Договорились с мельником неблизкой (километров 15 от Кваки) деревни смолоть воз зерна. Это 300–350 кг. За помол платили десятину – 10 процентов от веса зерна. Если в вашем мешочке было 20 кг зерна, то перед помолом отсыпаешь мельнику 2 кило. Зерно собрали у всех, имеющих его и желающих смолоть, сгрузили на одну телегу. На каждом мешочке прикрепили бирку с весом и именем хозяина или хозяйки.

Почему я так подробно об этом пишу? Да потому что меня послали на эту мельницу. Мы ехали с одной женщиной, возможно, она и договорилась насчёт помола. В телегу я запряг быка-тихохода (кого дали) Партизана. Я был за кучера, а женщина показывала дорогу. После весенней распутицы дорога ещё толком не просохла и представляла собой глубокие, грязные колеи, особенно в лесистой местности. Мы добирались более трёх часов и прибыли лишь к полудню. Затем дожидались очереди и отсыпали «арендную плату» из каждого мешочка, а их было около двадцати. Мололи зерно из каждой тары тоже отдельно. Так и провозились до потёмок; домой отправились затемно. Меня приятно удивил Партизан. Он быстро, уверенно и точно шёл обратно, несмотря на плохую дорогу и тёмное время суток. А ведь груз у него был немалый: тяжеленная телега, около трёхсот килограммов муки и два человека на возу. И тащила это «одна бычиная сила».