Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им сам

— Милый Палези, перед тобой мой отец и даже более, чем отец. Это благородный друг, которому я обязана буквально всем. Десять лет я ждала этого счастливого часа.

При слове “отец” бедный муж пристально посмотрел на меня, но мне удалось удержать серьёзное выражение и не расхохотаться. Тереза хоть и сохранила всю свою красоту, но была всего лишь на два года моложе меня.

— Да, сударь, ваша Тереза — это моя дочь, моя сестра, мой наидрагоценнейший друг.

И, не давая ему времени прийти в себя, я обратился к Терезе:

— Я не ответил на твоё последнее письмо, мой друг...

— Мне всё известно. Ты был влюблён в монашенку, потом попал в Свинцовую Тюрьму, а о твоём сказочном побеге я узнала уже в Вене. Мне почему-то казалось, что мы должны встретиться в этом городе. Когда я расскажу о моей жизни за десять лет, ты узнаешь много нового. А это — мой дорогой Палези, он римлянин, я вышла за него два месяца назад. Надеюсь, ты будешь ему таким же другом, что и мне.

При этих словах я встал и подошёл расцеловать мужа, на лице которого отражалось полное замешательство. Он встретил меня с распростёртыми объятиями, но всё-таки несколько смущённый. И действительно, что он мог подумать о человеке, который был отцом, братом и другом его жены, а возможно, даже любовником. Тереза увидела его смущение и, подойдя, нежно поцеловала.

Синьор Палези, успокоенный её лаской, попросил меня сделать им честь и отведать шоколад, приготовлением которого он займётся собственноручно. Я ответствовал, что шоколад мой любимый завтрак, после чего он удалился. Для нас же это была минута истинного счастья.

Едва мы остались наедине, как Тереза бросилась в мои объятия с изъявлениями любви, кои невозможно передать никакими словами.

Переполнявшие нас восторги продолжались почти беспрестанно в течение предоставленного нам получаса. Её утреннее неглиже и мой редингот самым благоприятным образом способствовали сим обстоятельствам.

Утолив до некоторой степени жар любовного порыва, мы немного успокоились и заняли прежние места. После недолгого молчания она обратилась ко мне с такими словами:

— Ты должен знать, я всё ещё влюблена в моего мужа и решительно не хочу изменять ему. То, что произошло сейчас, — это лишь воспоминание о моей первой любви. Я только доказала, насколько ты дорог мне, но теперь не будем более возвращаться к этому, и в будущем нам следует избегать свиданий наедине, при которых я не могла бы сдержать себя. Муж ничего не знает о моих делах, кроме того, что я составила себе состояние в Неаполе, куда меня привезли ещё в десятилетнем возрасте. Эта невинная ложь никому не вредит, и я была вынуждена прибегнуть к ней, дабы не повредить себе. Я говорю, что мне двадцать четыре года.

— Мои глаза верят этому, хоть я и знаю, что тебе тридцать два.

— Ты хочешь сказать тридцать один, ведь когда я узнала тебя, мне было всего четырнадцать.

— Я думал, не меньше пятнадцати.

— Может быть, и так. Но, мой дорогой Казанова, я хочу доставить тебе одну из самых интересных минут в твоей жизни. Пока я ничего не скажу, дабы порадоваться потом твоему удивлению. А теперь поговорим о серьёзных предметах. Каковы твои средства? Если тебе нужны деньги, я в состоянии вернуть тебе всё, что ты подарил мне, и притом с любыми процентами. Мой муж ничем не распоряжается, всё состояние принадлежит только мне. В Неаполе у меня пятьдесят тысяч дукатов ренты и столько же в бриллиантах. Говори, сколько тебе нужно, сейчас принесут шоколад.

В этом была вся Тереза. Глубоко взволнованный, я хотел броситься к ней, но тут действительно появился шоколад. Во время завтрака Палези развлекал нас, рассказывая о своём удивлении, когда, вынужденный встать с постели в такую раннюю пору, он увидел человека, который накануне спрашивал имя его жены. Мы с Терезой до слёз смеялись его рассказу, где остроумие соединялось с простодушием. Этот римлянин вызвал во мне меньшую неприязнь, чем можно было предположить.

— Любезный друг, — обратилась ко мне Тереза, — в десять часов у меня будет здесь генеральная репетиция новой оперы. Если хочешь, оставайся. И ты сделаешь мне великое удовольствие, считая мой дом своим собственным.

— Что касается сегодняшнего дня, то я уеду только после ужина, дабы оставить тебя наедине со счастливым мужем.

При сих словах Палези подошёл и с чувством обнял меня, словно благодаря за то, что я не препятствую его законным супружеским правам. Этот молодой человек был не старше двадцати двух лет, имел светлые волосы, прекрасное телосложение и, можно сказать, даже излишнюю для мужчины красоту. Вполне простительно, что Тереза полюбила его, — мне было слишком хорошо известно очарование пригожего лица. Но она напрасно сделала его своим мужем, поскольку в любом случае муж имеет некоторые права хозяина, которые могут иногда оказаться стеснительными.

Вошла красивая служанка и доложила, что моя карета подана.

— Позвольте моему слуге войти на минуту, — обратился я к Терезе, а когда сей бездельник появился, спросил его:

— Кто велел вам ехать сюда в карете?

— Никто, сударь, но я знаю свои обязанности.

— Почему вы решили, что я здесь?

— Я догадался.

— Позовите моего камердинера.

Я приказал Дюку заплатить сему умнику за три дня, отобрать у него ливрею и попросить доктора Ваннини прислать другого слугу, который не обладает даром угадывать, а лишь пунктуально исполняет все приказания.

В девять часов залу наполнили актёры и актрисы, и с ними целая толпа театралов. Тереза с достоинством принимала всех приехавших, и я мог убедиться, что она пользуется отменнейшим уважением. Репетиция продолжалась три часа и сильно меня утомила. Дабы умерить скуку, я принялся беседовать с Палези, и сей последний оказался весьма приятен в обращении, поскольку совершенно не озаботился спросить меня, где, когда и каким образом я узнал его жену. Он вполне понимал, каково должно быть поведение, приличествующее его положению.

К обеду осталась одна молодая пармезанка по имени Редегонда, занятая в мужской роли и отличавшаяся изрядным голосом. Кроме неё Тереза пригласила юную пармезанку Кортичелли, и ещё не созревшие прелести сей очаровательной фигурантки поразили моё воображение. Однако же в ту минуту я ещё был полон Терезой и не обратил на неё особого внимания. Неожиданно вошёл какой-то тучный аббат, который двигался подобно истинному Тартюфу — с неторопливостью и искал глазами одну лишь Терезу. Заметив её, он сразу подошёл, преклонил на португальский манер колено и с нежной почтительностью поцеловал её руку. Тереза усадила его справа от себя. Место слева занимал я. Голос этого человека показался мне знакомым, и действительно вскоре я узнал в нём аббата Гаму, с которым расстался в Риме семнадцать лет назад. Однако же я ничем не выдал себя, что было не особенно затруднительно, так как он сильно постарел. Любезник тем временем не отводил глаз от Терезы и, увлечённый своими вкрадчивыми речами, не удостоил никого из присутствовавших даже взглядом. Я полагал, что он или не узнаёт меня, или делает вид, и поэтому продолжал болтать о всяческих пустяках с Кортичелли. Неожиданно Тереза обратилась ко мне и сказала, что г-н аббат интересуется, не узнаю ли я его. Пристально посмотрев, я изобразил человека, который собирается с мыслями, потом поднялся и спросил, уж не имею ли я счастье видеть г-на аббата Гаму.

— Его самого, — ответствовал он, также поднимаясь и обнимая меня.

Эта сцена вполне соответствовала нраву сего тонкого дипломата, и читатель, наверно, не забыл портрет, обрисованный мною в первом томе моих “Мемуаров”.

После такого начала мы, как легко догадаться, заговорили о множестве предметов, и он поведал мне среди прочего о том, как перешёл из испанской службы в португальскую, на которой до сих пор и состоит. Я с удовольствием слушал его рассказы о множестве обстоятельств, кои столь живо затрагивали меня в первой молодости. Но вдруг неожиданное и совершенно невероятное появление поглотило всё моё существо. В залу с непринуждённостью вошёл юноша лет пятнадцати-шестнадцати и, учтиво поклонившись обществу, поцеловал Терезу. Один лишь я не знал, кто он, но не на одном только моём лице отразилось крайнее изумление. Тереза же с завидной смелостью представила мне его такими словами: “А это мой брат”.