Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им сам

После ужина я распрощался с обществом и выехал на рассвете, предполагая к следующему дню быть уже в Риме. Оставалось проехать лишь пятнадцать почтовых станций по превосходной дороге.

При въезде в Карильяно я увидел экипаж, который запрягали парой лошадей. Я вышел из кареты и услыхал, как меня окликнули. К моему великому удивлению, в экипаже оказались красивая молодая особа и синьора Диана, примадонна герцога Кассаро, задолжавшая мне триста унций. Она сказала, что направляется в Рим и была бы рада ехать вместе.

— Мы проведём ночь в Пиперно, не правда ли, сударь?

— Нет, сударыня, я не собираюсь делать до самого Рима ни одной остановки.

— Но ведь мы всё равно приедем туда завтра.

— Совершенно верно. Дело в том, что я намного лучше сплю в своём экипаже, чем в ужасных постелях на постоялых дворах.

— Зато я боюсь путешествовать ночью.

— Что ж, сударыня, встретимся тогда в Риме.

— Это просто жестоко. Вы же видите, со мной только дурак-лакей и камеристка, которая нисколько не храбрее меня. Кроме того, сейчас так холодно, а у меня совершенно открытая карета. Лучше я поеду в вашей.

— Но, к сожалению, я не могу пригласить вас. Место занято моим старым секретарём, который позавчера сломал себе руку.

— Ну, тогда, может быть, вы согласитесь отобедать со мной Террачине. Мы поболтаем.

— Охотно, сударыня.

Нас превосходно накормили в этом крошечном городке, расположенном на самой границе папского государства. До Пиперно мы добрались только поздно ночью, и примадонна возобновила свои просьбы не выезжать до утра. Однако, несмотря на молодость и красоту, слишком светлая и чрезмерно полная, она не соблазняла меня. Зато камеристка — очаровательная брюнетка, стройная, с округлыми формами и живым взглядом, в сильнейшей степени возбуждала мои желания. Неясная надежда овладеть ею сделала меня более сговорчивым, и я обещал синьоре разделить с ней ужин.

По приезде в Пиперно я улучил минуту и шепнул юной брюнетке, что, если она позволит побыть с нею, я останусь. Камеристка согласилась, и в доказательство мне было позволено насладиться таким залогом, который обычно означает полную капитуляцию. После ужина я проводил дам в отведённую дли них комнату и пожелал им доброй ночи, запомнив при этом, какая постель досталась моей красавице. Через четверть часа я вернулся и, найдя дверь незапертой, полагал дело уже сделанным. Однако же, приблизившись, я почувствовал вместо аппетитной субретки саму синьору. Вероятно, юная мошенница рассказала обо всём хозяйке, и та решила занять её место. Ошибиться было невозможно — хотя глаза и не могли мне помочь, но зато руки давали неопровержимое свидетельство, в минуту у меня возникли две противоположные мысли: лечь в постель и воспользоваться той и другой, или незамедлительно уехать. Я избрал последнее. Разбудив Дюка и сделав ему нужные распоряжения, я оделся и в скором времени уже катил в карете, посмеиваясь над недоумением моих обманщиц. В Риме я три или четыре раза издали видел синьору Диану. Мы раскланивались, но молча. Если бы можно было надеяться получить от неё обратно четыреста луидоров, я взял бы на себя труд сделать ей визит. Но я хорошо понимал, что королевы кулис самые безнадёжные должницы на всём свете.

XXXII

КОВАРНАЯ ЕВРЕЙКА И ЗЛОКОЗНЕННЫЙ ВИКАРИЙ

1761 год

Явившись в Парму, я поселился в почтовой гостинице под именем кавалера де Сенгальта, которое ношу и по сей день. Если человек принимает имя, никому не принадлежащее, нет никаких резонов возражать против этого, но сам он обязан навсегда сохранять его.

В Парме я уволил Косту, однако через восемь дней имел неосторожность снова взять его, как раз накануне отъезда. Отец его, бедный скрипач, каким был когда-то и я сам, нёс на себе тяготы многочисленного семейства и вызывал во мне жалость. Мой испанец, обрадовавшийся, когда я прогнал Косту, был очень рассержен его возвращением.

— Конечно, он не распутник и не пьёт лишнего, но я думаю, это вор и к тому же опасный, тем более, что никогда не обманывает но мелочам. Помяните моё слово, сударь, он обведёт вас вокруг пальца, а пока ждёт подходящего случая и старается втереться в доверие. Не то что я, хоть иногда и жульничаю немного. Но уж вы-то меня знаете.

Дюк оказался проницательнее, чем я, — через полгода итальянец украл у меня пятьдесят тысяч экю. А двадцать три года спустя, в 1784-м, он встретился мне в Венеции, камердинером графа Хортега, и у меня было сильнейшее желание отправить мерзавца на виселицу. Я доказал ему, что легко могу сделать это, но его слёзы и мольбы, а также участие в нем одного честного человека по имени Бертран, толкнули меня на героическое решение простить негодяя. По его словам, всё украденное он потерял, вложив в игру бириби, ограбленный своими же сообщниками, и с тех пор жил в нужде и несчастье. В тот же год он женился на дочери Момоло, которую бросил, как только она забеременела.

В Турине я поселился в частном доме, где уже обосновался дожидавшийся меня аббат Гама. Несмотря на прочитанную им проповедь о бережливости, я снял весь первый этаж, где были самые лучшие комнаты. Касаясь наших дипломатических дел, аббат сказал, что в мае я получу верительные грамоты, и тогда он сообщит о дальнейших действиях. Сия комиссия весьма льстила мне, и я отвечал, что буду готов прибыть в Аугсбург к тому времени, когда там соберутся министры противостоящих держав.

Договорившись с хозяйкой дома относительно моего стола, я вышел и заглянул в кофейню, чтобы посмотреть газеты. Первым человеком, которого я увидел там, был маркиз Дезармуаз, мой савойский знакомец. Он без промедления сообщил, что азартные игры здесь запрещены и что известные мне по Эксу дамы будут в восторге от моего появления. Сам он жил игрой в триктрак, хотя в этой игре талант куда важнее удачи, и при одинаковой фортуне выигрывает тот, кто лучше рассчитывает.

Мы отправились прогуляться по прекрасной аллее, шедшей к крепости, и там я заметил множество особ изрядной красоты. Турин один из тех городов Италии, где прекрасный пол обладает всеми мыслимыми прелестями. Но зато и полиция отличается здесь жесточайшей строгостью. Город небольшой и густо населённый, на каждом шагу попадаются шпионы. Вследствие сего пользоваться хоть какой-то свободой можно лишь с крайними предосторожностями и только через посредство проворных своден, которым приходится хорошо платить, ибо им грозит варварское наказание. Здесь не допускают ни публичных женщин, ни содержанок, что весьма по вкусу замужним. Легко представить, сколь распространена педерастия в городе, где так велика сила и игра страстей. Среди привлекших моё внимание красавиц одна сразу же пленила меня. Я спросил о ней Дезармуаза, знавшего их всех.

— Это знаменитая Лия, неприступная еврейка, которая отражает самых ловких туринских соблазнителей. Отец её известный барышник, и познакомиться с ней не составляет особого труда. Но, впрочем, это совершенно бесполезно.

Однако чем более затруднительным почиталось предприятие, тем сильнее возникало во мне желание попытать счастье.

— Отведите меня к ней, — потребовал я у Дезармуаза.

— Как вам угодно.

Я пригласил его к обеду, и мы отправились в гостиницу, встретив по дороге Зероли и ещё двоих или троих из компании, знакомой мне по Эксу. Мы обменялись взаимными учтивостями, но я не желал связывать себя и раскланялся с ними под предлогом срочного дела. После обеда Дезармуаз свёл меня к отцу-барышнику. Я спросил, нет ли у него хорошей верховой лошади. Он позвал мальчика, и пока давал ему распоряжения, появилась его очаровательная дочь. Она была просто ослепительна. Я дал бы ей не более двадцати двух лет. Гибкая талия, изумительные волосы глубокой черноты, кожа, сравнимая лишь с лилиями и розами, глаза непревзойдённой красоты, полные живости и огня, длинные ресницы и брови столь совершенного изгиба, что, казалось, они бросают вызов всем, кто осмелился бы только подумать о завоевании сего невиданного ещё средоточия прелестей.