Большая Медведица

— Куда?

— К тюрьме. Мешок Сереге толкнем и подкричим, в какой он, бедолага, хате парится.

Этой промозглой ночью моросящей дождем на городской смог, не спал никто. Отец Дымка глотал валидол, его жена с Любой пекли булочки, которых Серега так и не наелся за свое короткое пребывание на воле, в квартире Святого тоже не гас до самого утра свет. Игорешка, мучаясь болями в животе, кричал так жалобно и тревожно, что даже Максим, подставив к кроватке стульчик, гладил братишку по пушистой головке, как будто это могло ему помочь.

— Как думаешь, Ленка, Дымок пассию свою любил?

— Тебе — то, какое дело? — чуть ревниво ответила она.

— Для меня важно. Если это просто мимолетный роман, то я не буду помогать ей материально, пока он парится, а если их связывает нечто большее, чем дружба, то совсем другое дело.

В половине девятого, приклеив путевой лист под кусочек магнита на ядовито зеленую панель грузовика, Олег прямо из гаража поехал к Серегиному дому. Сигналить не пришлось. Люба, караулившая на балконе его машину, здороваясь, махнула снятым с бельевой веревки полотенцем и резво спустилась вниз с увесистой сумкой продуктов. Святой помог ей устроиться в кабине и, плавно выжав сцепление, тронулся.

— Олега, в тюрьме страшно?

— Не очень. Тюрьма это такое место, куда никто, естественно, не хочет попадать. Но, попав туда, никак не может вырваться, а, вырвавшись, клянется себя, что больше туда ни-ни. Болото это мутное, служащее пристанищем для убийц, воров всех мастей, наркоманов и случайно оступившихся, приняв к себе человека один раз на временное жительство, не отпускает его долго, чаще всю жизнь, потому что, когда блудный сын в очередной раз возвращается в родные пенаты, централ с радостью старого друга принимает его. Постояльцы этого дома — зэки, далеко не серый и забитый люд, как это может показаться со стороны. Каждый тянет лямку сообразно своим принципам и моральным качествам. Живут, хлеб жуют. Днем тюрьма ведет себя тихо, а ночью начинается невидимое движение — курсирует почта, каторжане перекрикиваются между камерами, ища знакомых. Ржут, как лошади, вспоминая то, чего не было. Шпилят в карты, домино, шарабешки катают — дурдом, короче. Но когда с воли подходят к забору чьи-нибудь родственники или друзья, тюрьма глохнет, давая возможность состояться базару. Сама увидишь. Десять лет лагерного стажа Серега имеет, шарабан варит у него, как нужно, так что оснований для треволнений нет, прорвется.

Толкнув передачу черед комнату свиданий, прапорщица, со злым удовольствием на крысиной роже, шустро разбанковала мешок, на что положено перечнем и нет. Святой спрятал от посторонних глаз грузовик за кирпичной будкой конечной остановки троллейбуса и пошел с подругой подельника к засыпающему централу. Взобравшись на кучи мусора, наваленные у серой штукатурки высоченного забора с колючей проволокой и путанкой по верху, Олег сложил ладони вместе и набрал полную грудь воздуха.

— Тюрьма, тюрьма! Дымка на решку вздерните?!

— Да я с ночи тебя, волка, на ней пасу! — сразу откликнулся тот. Любаня не прилетела?!

— Рядом стоит? Тебе че, не видно?

— Вот теперь вижу — радостно заорал Серега.

— Я вот где — сквозь узкие изъеденные ржой полосы металлических штор, навешанных на решетку с лицевой стороны здания, просунулся белый лоскут зэковской наволочки.

— У меня ни закурить, ни заварить, — не меняя интонации голоса, продолжил он — шевелись, братан.

— Сидор полчаса назад передали, после обеда получишь — успокоил приятеля Святой — по делюге, может, подсуетиться?

— Не-е! Отец, кажись, укатал все. Легавые живы — здоровы, а пацаненку, которому седло поправили при задержании, ну тому, что со мной по делу канает, слышишь?

— Да-да?

— У него оказывается мамаша в Чите шишка большая, за переломанные ребра своего сынули, она ментам такой чих — пых устроила, что мне много не накатят. Потише, вы — обратился Дымок к сокамерникам, которые забавлялись с загнутым на параше раком старым пидором.

— Люба?!

— Базарь — ответил за нее Олег — тут море слез, сам понимаешь. Неугомонный арестант, блеснув повлажневшими глазами, бессильно ткнулся бледным лицом в толстые прутья, отделившие его на несколько лет от будущей свадьбы.

Остаток знойного дня, захандривший Святой отпахал вяло и таким же смурным заявился утром на работу.

— Попался, голубчик? — не без ехидства мерила ему врачиха давление — сто двадцать на семьдесят — сбавила она обороты тона — в трубочку дыхни? — та-ак, и здесь ничего. Голова болит?

— Нет.

Почесав кончиком шариковой авторучки синюю жилку, пульсирующую на переносице, врач, наконец, вынесла приговор.

— На линию, Иконников, я вас не выпускаю. Машина была на мази, да и возиться с ней желания не было. После вчерашней перепалки с женой, опять же из-за Дымка, домой идти не хотелось, хотя его и ждали не только Лена с Максимом, но и весело гукающий после перенесенной болезни Игорешка.

— Санек, шлепай сюда — подозвал он катившего на самодельной тележке коробку передач засоледоленного напрочь автослесаря.

— За спинкой в моем грузовике пузырь белой по душе твоей томится.

— Приятно слышать — в предвкушении опохмелки тот стал живо обтирать мозолистые лапы ветошью.

— Что надобно?

— Потеряет если меня из начальства кто, будь другом, отболтайся, что я где-то здесь верчусь?

— Добро.

— Димка, тебя куда зарядили?

Только что прошедший через медицинский кабинет, и после этой неприятной процедуры принявший стакан вина Димка, перемалывая желваками фиксатого рта плавленый сырок, не мог ответить Олегу, куда его сегодня кинули, но сразу сообразил, что от него требуется, и кивнул на свободное место рядом с собой. Меж обтянутых клетчатым байковым одеялом седушек, торчало заткнутое старой путевкой зеленое горлышко початой бутылки «Биссера».

— Как вас, стребузитчиков, гаишники не выщипывают на дорогах, а?

— Бес его знает. Два года стабильно по утрам на грудь беру.

— Подбросишь до родичей?

— Конечно. Отпросился?

— Да нет. Мегера крест поставила.

— Она могет, стервоза. Без мужика с измальства мается, вот на нас, несчастных, зло и срывает. Димка посигналил, моргнув фарами механику, чтобы тот открывал ворота.

До родителей добраться не удалось. Когда грузовик громыхал плохо подогнанными друг к другу бортами кузова мимо центральной гаупвахты Читинского гарнизона, Святой от неожиданности чуть не вывалился прямо на ходу из кабины, увидев, как из резных дверей этого военного заведения, дымя папиросиной, выходит Клим.

— Дима, тормозни!

— Ты что, передумал? — резко прижал тот машину к обочине.

— Знакомого встретил.

— А-а, ну давай, счастливо.

Быстро перемахнув через дорогу под фарами вильнувшего в сторону автобуса, Олег продрался сквозь жесткие ветви подстриженной акации, и небольно ткнул кулаком бывшего сокамерника под лопатку грязной тенниски.

— Генка, привет, бродяга!

— Святой?! — обрадовался он — знал, что ты где-то в городе, но встретить так лихо тебя не думал.

— Ты че, в этой конторе блудил, на работу что ли устраивался? — улыбался Олег.

— Не поверишь — выплюнул со сгустком крови на мостовую недокуренный бычок Клим — построился в очередь у бочки за кружкой пива и вдруг патруль катит, офицерик метр с кепкой, но важный, собака, до не могу, пригребся: ваши документы? Какие ксивы — отвечаю, я три дня назад откинулся. Короче они мне боты завязали, подумали — раз лысый, значит солдат в самоволке. Пока разобрались, что к чему, пришлось ночку на «губе» здоровенных, как танки, военных клопов шугать по камере. А возмущаться попробовал — по зубам, суки, врезали. Ну, ладно, все я да я, ты то, как в этом безумном мире маешься?

— Ништяк.

— Каким ты был, таким и остался — не удивился Генка, в одно слово полжизни впер. Пошли ко мне, если никуда не торопишься — жрать охота. Наташка пельменей сварганит, потреплемся?

— Айда, согласился Святой — сколько тебе хоть годиков стукнуло?