Воздыхание окованных. Русская сага

— Екатерина Александровна! Прыгайте к нам, пока не поздно!

Но… Было поздно…

Раздался третий звонок…

Прощай, юность!

* * *

Странным было и свадебное путешествие молодой четы Домбровских.

Катя заграницей еще не бывала и, конечно, мечтала повидать знаменитые «священные камни Европы», по выражению Достоевского и потому сердце ее было полно радостных ожиданий. «Но кто этот изящный молодой человек, который укладывает на полки чемоданы? Неужели мой муж? Может, я все-таки привыкну и полюблю его?».

Куда они ехали, каков маршрут придумал Ян, она и не знала…

Львов — тогда австрийский Лемберг, затем Швейцария… «Нет, не совсем Швейцария, — поправлял Ян, — Женевы и Невшатели мне изрядно надоели…»

— Жука, — так с самого начала стал называть Катю Ян, — смотри-ка, вот и твоя любимая природа!

«Природой» оказались повсеместно разбросанные между холмами Альп огромные плакаты: «Нет лучше какао Ван-Гутена», — вполне в стиле экстравагантных чудачеств Джона (а бабушка называла его и Яном, и Янеком, и Джоном, и Жаном…Сам же дед предпочитал только одно имя — Иван).

А затем была долина Ломбардии, Венеция: зеленоватые воды канала, гондола — в гостиницу плыли, а по сторонам Катя разглядывала великолепные образцы старинного итальянского барокко, дома, обросшие по выступающим фундаментам зеленым мхом… Кате так хотелось посмотреть мозаики собора святого Марка, Дворец Дожей, и, конечно, множество других знаменитых достопримечательностей, но Ян на это сказал:

— А знаешь, Жука, пойдем-ка лучше в кино!

Было мне в Венеции жарко,

И смешно кормить голубей,

А на площади святого Марка

Был бомбино, мой чичисбей…

Эта популярная тогда песенка, сочиненная Костей Подревским, мужем Верочки, все время назойливо звенела в Катиных ушах. Никакого чичисбея у нее, конечно, не было. Был Ян, который презирал все банальные туристические справочники, начиная со знаменитого немецкого Бедекера, с их исхоженными тропами и разглядыванием всем известных памятников и достопримечательностей. Истоптанными дорогами он принципиально не мог ходить …

Потом они побыли в Ницце, Монте-Карло, Марселе, откуда, — это уже было требование Кати, соскучившейся по дому, они поплыли в Константинополь, чтобы вернуться морем в Россию. Стамбул пронзил Катино сердце красотою своих христианских святынь, фресок и мозаик, своим древним византийским колоритом, экзотикой, и неевропейской светоносной живописностью.

Но вот, наконец, и Одесса. Мы почти дома! Вот только получить бы скорее денежный перевод от всещедрого дядюшки Коли. А пока молодоженам придется питаться по очереди, да и то одним только продуктом — мороженным, как самой дешевой пищей в Одессе!

…Перед свадьбой познакомиться с родителями своего будущего мужа Кате так и не довелось. Родители Яна совершенно игнорировали предстоящую женитьбу сына. Он за них извинялся, говорил, что они полны польских предрассудков и не хотели видеть женой единственного сына — русскую. И только когда они вернулись в Россию после свадебного путешествия, Ян передал от Домбровских приглашение все-таки посетить их, чтобы познакомиться. Катя ехать не хотела. Но настоял отец: надо же было узнать семью Яна.

Скрепя сердце, надела она купленное в Вене черное платье, и они отправились в Липки, не ожидая ничего хорошего от этого визита. Их ждали к обеду. Было довольно много гостей. Седой, с коротко подстриженным бобриком отец Яна был элегантен и суров. Кругом звенела польская речь. А к Кате начали обращаться почему-то по-французски. Вот тут-то и сработала скрытая механика подлинного бабушкиного характера: ее оскорбило это французское обращение, это тонкое унижение ее как русского человека, ведь все там отлично владели русским языком. И тогда бабушка сказала по-французски, что она отлично владеет этим языком, но предпочитает говорить по-русски там, где ее понимают. А потом упорно отвечала краткими русскими фразами на польские и французские любезности, с которыми к ней обращались. Через некоторое время отец Яна нанес официальный ответный визит Микулиным, и на этом знакомство Кати с семьей мужа закончилось.

* * *

Год с небольшим после свадьбы в мае 1912 года Ян и Катя прожили с Катиными родителями в Киеве. Джон оканчивал университет. В июне 1913 года за три дня до памяти преподобного Кирилла Белозерского родился сын. После долгих споров назвали его Кириллом. В роду этого имени не было ни у кого. Лето 1913 —го года, как всегда провели в Орехове, зиму в Киеве. А уж в августе 1914 года в Орехове — в этом родном прибежище от всех невзгод — всю собравшуюся там семью застало известие о начале войны.

Мобилизация… Цвели липы, гудели пчелы, вокруг благоденствовала обычная вековая деревенская жизнь, но мира в душе уже ни у кого не было…

Джон, как единственный сын, мобилизации не подлежал. Он решил исполнить свой экстравагантный замысел о тихой семейной жизни в маленьком провинциальном городке (правда, у Джона еще были колебания: или ехать в русское захолустье — или путешествовать на Таити, или в Австралию. Слава Богу! Выбор он тогда временно остановил на русском захолустье…).

Через дядю Сергея Александровича Петрова — председателя земской управы во Владимире, нашли место для Джона даже не в городке, а в большом фабричном селе под названием Южа, где находилась прядильно-ткацкая фабрика купца Балина, неподалеку от Шуи Владимирской губернии (ныне Южа находится в черте Ивановской области). Вокруг довольно дикие, пустынные, с чудесными озерами, лесами, ягодами места. Джону, как юристу, предстояло разбирать претензии рабочих к своему хозяину Балину.

Впервые Катя и Ян с сыном Кириллой, как стала называть его няня Ганна, украинка в пестром очипке, — целая семья из четырех человек, — тронулись в начале октября, пока еще не стали реки, в путь по Оке до Балинской пристани к своему самостоятельному бытию и первому своему собственному супружескому дому…

Южа была всего лишь большим селом, но там имелись и хорошие дома для служащих фабрики и обильно оснащенные «колониальные» магазины, где можно было купить дорогие вещи: фрукты, духи, конфеты… Правда, не было керосинок, решет, самоварной трубы, что хозяйственная и домовитая Катя скоро очень хорошо прочувствовала, устраиваясь на новом месте в небольшом доме с необходимой обстановкой от хозяина Балина и настоящей русской печкой, к которой ей еще предстояло привыкнуть.

«Дорогие любимые!

Спасибо, мамуля, за письмо, я уже по Вас всем соскучилась страшно, как будто дома, а вместе с тем и не дома: очень уж привыкла к жизни всем вместе. Хозяйство мое наладилось. По возможности, взяла здесь девушку. Готовить она не умеет, тесто знает, готовлю с ее помощью сама. Жанчик пока на мою кухню не жалуется. Готовлю по книжке Вертерна и оладьи вышли очень хороши… До сих пор не могу купить решето и сита нигде нет и скалки для теста, так что раскатывать приходится бутылкой или пеналом, но это все вскоре образуется. Бумочка (сынок Кирилл- Е.Д.-К.) уже совсем привык, кушает хорошо, гуляет каждый день… Обедаем часа в два, а часа в четыре после Бумкиного обеда ездим с Джоником верхом, если дождь не сильный. Здесь есть замечательные лошади киргизцы — небольшие, плотные лошадки с подстриженной гривой, кожа на шее собирается в складки. Бегают невероятно быстро. Я никогда таких не видела. Один из них может пройти 15 верст в полчаса полным карьером. Ездить на них одно удовольствие… А вообще здесь почти никого нет, все, кто были летом, разъехались. Теннис сняли, есть только сносные кино. Довольно большая библиотека и бильярд в клубе, в котором можно со скуки поиграть днем, когда никого не бывает…»

Ну, скуки-то у Кати не было. Она вообще не признавала скуки за всю жизнь: у нее всегда находилось дело. И с меня даже за употребление этого слова в детстве строго взыскивалось. Скучал Джон, часто ворчал, что надело ему все, что никакого дела ему до претензий рабочих к Балину нет, что ему тут не место… Следовало того ожидать. И Катя на это реагировала вяло. Она была ко всему готова, понятно, что такая тихая жизнь старосветских помещиков была не для Джона. Во всяком случае, Джона того времени. О, ему надо было прожить много десятилетий в Америке, Франции и Англии, повидать множество стран и народов, поменять несколько раз политические и даже религиозные взгляды, не говоря уже о женах, чтобы фактически вернуться всем своим существом душой и сердцем в конце пути в эту забытую Богом Южу. В село, заброшенное в глуши лесов, окраину Владимирской губернии, где несколько семей служащих фабрики вечерами собираются в клуб почитать газеты, а жены их щиплют корпию для фронта, шьют солдатские рубахи и тихо беседуют о своих женских делах, где в кроватке посапывает маленький сын, а Катя, отложив в сторону свои прежние мечты об интересной работе, о деле жизни и об искусстве, с удивительной способностью устраивать теплый очаг в любом месте вселенной, готова хоть тысячу лет вот так прожить в такой вот Юже со своим мужем и детьми, исполняя свою неяркую и нехитрую на первый взгляд, женскую службу, исполняя своим любящим сердцем вечное тягло женской доли…