Неизвестный Юлиан Семенов. Умру я ненадолго...

Реальность с таким расхожим представлением сходилась только в экстравагантной внешности и эпатирующих шмотках, в которых Юлиану удавалось подчас соединить атрибуты революционного обличья множества эпох.

Мало кому ведомо, что кажущийся плейбой, этакий баловень удачи, работал до полного выкладывания сил, превращая в труд даже положенный по Конституции отдых.

Припоминаю, как мы встретились с ним в зимний, мало подходящий для курортной жизни сезон в Карловых Варах, кажется в 1980 году.

Юлиан жил тогда в «Империале» на горе, а мы с женой в центре города в «Бристоле». И в промежутках между рандеву с медициной, которая выполняла юлиановский заказ — уменьшить его на десять процентов, он мчался на частную снятую квартиру.

Не для курортной интрижки, как могло бы показаться, а для того чтобы с коллегой-соавтором, приехавшим из Москвы, отрабатывать очередной сценарий.

Наше пребывание там совпало дней на десять, и не помню, чтобы он соблазнился на глоток иного напитка, кроме минеральной воды из источника № 8.

Если несведущим серебряная клемма в его ухе казалась экзотическим украшением, то знакомым было известно, что это попытка найти панацею от подступавших недугов.

ВОСПОМИНАНИЯ АРТИСТА ВАСИЛИЯ ЛИВАНОВА

Наша первая, очень необычная встреча с Юлианом произошла в конце далеких пятидесятых.

Как-то летней ночью я с моим другом — будущим знаменитым композитором Геннадием Гладковым шел пеш- ком со студенческой вечеринки. Он был влюблен в одну женщину, и мы с ним обсуждали вопрос: жениться ему на ней или не жениться?

Мы медленно брели по улице Горького, ведя диалог типа диалога из «Гаргантюа и Пантагрюэля»: «А если так, то тогда женись. А если этак, то тогда не женись». Уже рассвело.

Вдруг, повернув на улицу Немировича-Данченко, мы увидели такое зрелище: прислонившись спиной к стене дома, один парень отбивается от четверых головорезов.

Драка была страшная: получив, они откатывались, потом снова налетали. Мы с непечатным текстом ввязались, и головорезы (явно приезжие, не центровые), поняв, что оказались на чужой территории, убежали.

Мужественный парень поблагодарил нас и, оторвав от пачки сигарет кусочек бумаги, написал на нем свое имя — Юлиан и номер телефона. Я положил этот кусочек в карман рубашки и забыл.

А через полгода случайно наткнулся и решил позвонить. Поднял трубку сам Юлиан. Он прекрасно помнил всю историю и тут же пригласил меня к себе в гости.

Я поехал. С тех пор нас с ним связала очень крепкая мужская дружба.

Юлиан отличался фантастической работоспособностью. Работал постоянно. Помню, как он мне читал рукопись своей первой книги «Дипломатический агент», а как только она вышла, подарил экземпляр с очень нежной надписью. Прошли годы, кто-то из знакомых (не помню кто) выпросил у меня эту книгу почитать, и больше я ее не видел.

После этого я перефразировал «Дружба — дружбой, а денежки врозь» в «Дружба — дружбой, а книжки врозь» и пришел к убеждению, что книги с надписями давать не нужно никому.

Я заинтересовал Юлиана театром. Вернее, театром он интересовался и раньше, но в тот период он собрался писать пьесы и не знал, как к этому приступить.

Тогда я заманил домой моего педагога — талантливого, замечательного Владимира Григорьевича Шлезингера.

Тут Юлиан с ним и встретился. Владимир Григорьевич устроил Юлиану своеобразный мастер-класс, объясняя театральную специфику и меру условностей. В результате Юлиан стал писать пьесы, и очень успешно, кстати, — его пьесы шли. Поэтому я считаю себя крестным отцом Юлиана Семенова в драматургии.

Когда он влюбился в Катю Кончаловскую-Михалкову, то стал часто приезжать к ней на никологорскую дачу. Он тогда ездил на красном мотоцикле. Однажды я застал его на Николиной Горе: он сидел в траве возле дома, а перед ним был наполовину разобранный мотоцикл, который он ремонтировал.

Я стал ему помогать. Долго мы возились, все собрали и вдруг я обнаружил рядом, в траве, стержень сантиметров 20 — маслянистый и блестящий.

«Юлик, мы забыли стержень!» «Сейчас пристроим», — успокоил он меня и стал его запихивать во все существующие в мотоцикле отверстия. Стержень никуда не входил. «Что ж, — заключил Юлик, — поеду без него».

И чудо — мотоцикл завелся, и Юлька на нем благополучно укатил. До сих пор для меня загадка — имел ли тот стержень отношение к мотоциклу, или случайно валялся в траве...

Дом на Николиной был необычайно гостеприимным. Вела его Наталья Петровна Кончаловская — талантливая поэтесса, поощрявшая общение своих сыновей — Андрона и Никиты с интересными людьми, которые хотели чего-то добиться в жизни. Конечно, Юлика она приваживала.

Время мы там проводили весело. Однажды, когда Натальи Петровны не было дома, разорили с Юлианом ее гардероб и изображали разные сцены. Лучше всего получилась пожилая супружеская пара, будто сошедшая с картины передвижников «Все в прошлом».

Для нее понадобились лучшие шали и шубы Натальи Петровны. Андрон, как будущий кинематографист, нас снимал.

Юлик тогда ухаживал за Катей, и у него появилась надежда, что его любовь взаимна. В отличном настроении возвращаясь с Николи-ной Горы в Москву на своем красном мотоцикле, он закладывал такие виражи на мокрой от дождя дороге (изображая, как он мне потом признался, нашего разведчика в Германии), что его занесло и он проехал на спине вдоль длинного нетесаного тисового забора.

Снял с забора все, чудом не налетев на гвозди. Мотоцикл погиб безвозвратно, мы вытаскивали из Юлика сотни заноз, а мысль о разведчике в нем засела и потом замечательно воплотилась в Штирлица.

Вообще он сочетал в себе совершенно несочетаемые качества. Был идеалист, романтик, в чем-то невероятно наивен, а в чем-то прагматичен.

Однажды ночью он мне позвонил, сказал, что снимается фильм «Жизнь и смерть Фердинанда Люса» по его роману «Бомба для председателя» и в сценарий необходимо включить чисто информационный политический текст, а он не знает, как это сделать.