Так называемая личная жизнь

Опереди догрохотал последний тягач. Водитель, проснувшись, поднял лицо от баранки.

Колонна двинулась через перекресток.

- Долго мы стояли, товарищ; майор? - спросил водитель.

- Изрядно, больше часа.

С полчаса ехали молча. Чтоб отвлечься от других мыслей, Лопатин начал считать свой поездки на фронт: сколько всего часов и дней он провел в машинах - и в своих, и в чужих, и в таких вот, попутных. Считал, считал - и запутался. Времени, проведенного на колесах, считая Халхин-Гол, набиралось неправдоподобно много.

- Чего вы все молчите, товарищ майор? Расскажите чего-нибудь, а то спать клонит, спасу нет! - вдруг попросил водитель.

Лопатин закурил и стал рассказывать про Монголию: какал там ровная степь, только иногда - полосы солончаков, а так, пока не наткнулся на них, можно ехать, как по столу, - в любую сторону, без дороги. И какие там ни на что не похожие полосатые закаты, и как мало воды, и как в жару на горизонте мерещатся озера, а над ними лес.

- А какая там война была? - спросил водитель. - Мы про нее почти ничего и не слыхали.

Пришлось рассказывать ему про Халхин-Гол - и про то, какая там была война - небольшая, кровавая и, по нынешним понятиям, короткая, а тогда, наоборот, считавшаяся очень длинной - с мая до сентября, целое лето...

После еще двух остановок - одной в пробке, а другой на объезде - на рассвете добрались до рокады Гродно - Каунас.

Лопатин подхватил чемодан и выскочил на перекресток из приостановившейся на несколько секунд машины.

Регулировщица, с сержантскими лычками на погонах шинели и с винтовкой за плечом, на вид была из тех, кто себя в обиду не дает: рослая, со строгим лицом и вызовом в глазах - мол, попробуй только, обратись ко мне не так, как положено, сразу отбрею! Но Лопатин обратился к ней как положено и попросил придержать какую-нибудь машину, идущую по шоссе направо, на север, предпочтительно какой-нибудь "виллис" с начальником.

- Чем больше начальство, тем дальше меня довезет! - добавил он, улыбнувшись.

Неизвестно что - эта немудрящая шутка, возраст Лопатина или ленточки орденов и медалей, которые она увидела, пока он, распахнув шинель, доставал удостоверение личности, - но что-то расположило к нему строгого сержанта дорожной службы. Она ответно улыбнулась и сразу стала тем, кем и была: одетой в шинель с погонами девятнадцатилетней девчонкой.

- Есть задержать для вас начальство побольше, товарищ майор. А если вдруг генерал - не боитесь?

- Не боюсь. Я человек штатский.

- Какой же вы штатский, товарищ майор, когда у вас вон сколько наград.

- А это мне за выслугу лет. Неудобно в моем возрасте ходить без ничего. Вот и дали!

Мимо по шоссе проскочило уже несколько грузовиков, но "виллисов" пока не было.

- Может, грузовик остановить, товарищ майор? - спросила регулировщица. - А то время раннее, начальники еще мало ездят. Можно и час прождать.

- Что первое пойдет, то и останавливайте, - сказал Лопатин, разглядывая ее и думая о собственной дочери.

- Что вы на меня так смотрите, товарищ майор? - спросила она не с вызовом, а смущенно, словно провинилась перед ним,

- Сколько вам лет? Девятнадцать?

- Девятнадцать.

- И давно на войне?

- Второй год.

Лопатин вздохнул, продолжая думать о дочери: успеет или не успеет она попасть на фронт?

- Откуда вы?

- Была эвакуированная. Под Семипалатинском в совхоз работала. Оттуда в армию пошла. А так я из Пнёва, Смоленской области Пнёвского района. У нас в сорок первом году там переправа была, Соловьевская, - может, знаете?

- Как не знать. - Лопатин вспомнил эту Соловьевскую переправу с ее тогдашним кромешным адом.

- Мы оттуда с войсками отходили. Я в санитарки просилась, даже год себе прибавила, но тогда не взяли. А потом все же, когда восемнадцать исполнилось, в Семипалатинске пошла в военкомат - и взяли. Мне сейчас некоторые и двадцать один, и двадцать два дают. Говорят, я старше себя выгляжу.

- Дразнят. Сколько есть, на столько и выглядите, так что не расстраивайтесь.

- А я и не расстраиваюсь, потому что...

Она не успела договорить. Увидела приближавшийся грузовик, шагнула навстречу, на середину дороги, и задержала.

- Он только до следующего регулировочного поста доведет вас, а там сворачивать будет. Как, поедете или нет? - стоя у грузовика и держась рукой за открытую дверцу кабины, крикнула она Лопатину.

- Поеду. - Он поднял с полуразбитого асфальта чемодан и шагнул к грузовику.

23

В это утро ему не везло. Пришлось еще три раза ждать и три раза пересаживаться, пока уже после полудня он наконец добрался до стоявшего там, где и прежде, штаба фронта, верней, до шлагбаума, за который не пускали машины.

Не верилось, что всего-навсего три дня назад, семнадцатого в пять утра, он выезжал отсюда, сидя рядом с хмурым Василием Ивановичем, и Гурский, спросонок позевывая, ребром руки поколачивал его сзади по спине.

- Смот-три, не озябни. Помни, что у тебя теперь легкие с д-дыркой!

От шлагбаума до оперативного отдела пришлось прошагать полтора километра и столько же - обратно.

- Нам еще вчера оттуда, от начпоарма, записка пришла вместе с машиной, которая должна вас к ним в армию забрать, - сказал Лопатину дежурный по оперативному отделу. - Машину с водителем мы на стоянку загнали - вы знаете где, в роще, где и раньше была. Там ее и найдете.

Обедать, хотя ему и предложили сходить в штабную столовую, Лопатин не стал - не хотел терять времени. До рощи дошагал довольно быстро и там среди других машин тоже быстро нашел свой редакционный "виллис". Василия Ивановича при нем не было: как сказали другие шофера, ждал, ждал и только что отлучился, пошел обедать; значит, теперь предстояло ждать его около часа. Когда требовалось, он мог сутки не отлипать от руля, но, если была возможность поесть горячего, никогда не пропускал ее, и притом не любил торопиться.

Лопатин пристроился на заднем сиденье "виллиса", подложил под голову шинель, приоткрыл дверцу, вытянул ноги и закрыл глаза.

Пригревало солнце, ветки над головой покачивало ветром, по лицу бродили тени от листьев.

Он проснулся от гудка машины. Василий Иванович сидел за рулем.