Полвека любви

— Здрасити. Марый вперйод.

Впервые вижу японского лоцмана в кепке: обычно все в шляпах. Но на руках, разумеется, белые перчатки — тут послаблений не бывает.

Втягиваемся в пролив, проходим под высоким мостом, который в самом узком месте соединяет острова Хонсю и Кюсю. Справа открывается город Симоносеки, а слева — Модзи, или, иначе, Китакюсю. Тут два братца-буксира втискивают «Соловьева» к причалу между голландским и либерийским сухогрузами.

Вдоль длинного-длинного порта протянулась железная дорога, по которой громыхает товарняк. Выше — заводские корпуса, скопления домиков с синими черепичными крышами. Еще выше, на зеленой горе, — золотистый колокол буддийской пагоды с воткнутой в небо стрелой.

А на причале — по случаю воскресенья, что ли? — полно народу. Гуляют парочки. Приезжают на машинах целыми семьями, с удочками, с магнитофонами. Во всех промежутках между ошвартованными судами закидывают спиннинги. Вот и у кормы «Соловьева» пристроился на складном стульчике пожилой японец — придерживая под мышкой удилище, попивает пиво из банки. Рядом стоит ведерко, в котором плавает что-то белесое.

— Что у него за рыба? — спрашиваю матроса Толю Шаверина, вахтенного у трапа.

— Каракатица, — отвечает он. — Тут в проливе сильное течение, вот их и несет, они плохо плавают. Самое место для ловли.

— Ты их ел когда-нибудь?

— Стану я всякую гадость кушать, — кривит Толя рот под молодыми усами. — Японцы — те всё едят.

Рыболов возле кормы «Соловьева» выдергивает из воды леску с крупным беловатым моллюском на крючке, и в тот же миг моллюск выбрасывает облачко чернильной жидкости. Снятая с крючка, каракатица в ведре с водой беспомощно шевелит «перьями», украшающими голову. Только теперь замечаю: серый асфальт причала весь покрыт темными пятнами сепии — защитной жидкости каракатиц.

В Модзи погрузили оборудование аммониевого завода — огромные ящики с трафаретами Техмашимпорта. Заводское оборудование — хороший груз, выгодный фрахт. Закончив погрузку, снялись на Кобе, там принимаем остальную часть техники того же завода — решетчатые конструкции, трехтонные ящики, катушки с кабелем. А кроме того — как бы для разнообразия, — 29 тонн зонтиков и прочей галантереи.

Кобе — порт огромный, сюда ежедневно приходит до трехсот судов. Вроде бы я уже привык к столпотворениям кораблей — и все же каждый раз поражаюсь. Судам словно наскучивает океанское одиночество, и они стремятся сойтись вместе на рейдах и у причалов крупных портов. Чудится, что, сойдясь, они ведут неслышный для постороннего уха разговор: жалуются на жару в тропиках, на обрастание, мешающее ходить, на ржавчину, разъедающую кожу. Они спрашивают друг друга: давно ли плаваешь, как у тебя с ремонтом, водой и топливом, не подводит ли вестибулярка, то бишь метацентрическая высота? И конечно, говорят о грузах: что привез, что принимаешь, — ну, брат, тебе можно позавидовать, возишь оборудование, а я вот прошлый раз вез жмых из Индии — замучился, все трюма провоняли…

14 мая мы уходим в Иокогаму. В море пора «Соловьеву», уже почти по ватерлинию осевшему под тяжестью груза: в его трюмах около 10 тысяч тонн.

Прощай, Внутреннее Японское море! Проливом Томагасима выходим в океан, и тут, будто с цепи сорвался, обрушивается на судно штормовой ветер с дождем. Я в своей каюте писал письмо Лиде, а качка все усиливалась. Около полуночи, пройдя коридор, я выглянул из двери надстройки. О-о, какая грозная черная ночь, наполненная свистящим ветром. Ходят волны-горы…

Из моего письма Лиде:

…Сейчас мы идем в наш шестой японский порт — Иокогаму, это рядом с Токио, а из Токио есть почта через посольство. И вот я тебе пишу, а неровность моего почерка — следствие качки. Тихий океан до сих пор вполне оправдывал свое название, а сегодня, видно, решил немного размяться.

…Идем в последний порт в Японии — Иокогаму. Надеюсь, что оттуда удастся съездить в Токио. 21-го планируется окончание погрузки и начало обратного пути. От Японии до Одессы 23 ходовых дня, но будет еще Сингапур для бункеровки, т. е. приемки топлива. И возможен заход в Малайзию. Дело в том, что после Японии на судне еще останется небольшая свободная кубатура, и нас могут направить на догрузку в Малайзию (за каучуком). Это может на несколько дней удлинить рейс. Итак, по нашим прикидкам мы придем в Одессу 15–16 июня, а если будет еще Малайзия, то дней на пять позднее. Но я твердо усвоил, что на торгфлоте мощно действует закон неопределенности, так что могут быть и другие варианты…

…Малыш, я ужасно по тебе соскучился! Совершенно разучился переносить разлуку и не понимаю, как мы когда-то могли годами жить в разлуке. Здесь, на затяжных стоянках, иногда такая подкатывает тоска по дому…

Во Внутреннем Японском море (очень красивом, с живописными бесчисленными островками) есть плёсы с окончанием «Нада»: Идзуми-Нада, Суо-Нада, Иё-Нада. А мне — домой надо!.. Ну, я уже, кажется, начинаю скулить… Ладно, малыш, наберемся терпения…

Весенние циклоны проносились в японском небе, проливая дожди. В Токийском заливе, накрытом многослойной облачностью, надо глядеть в оба: очень интенсивное движение. Каждые сутки в этот залив входит и выходит из него около тысячи судов.

Слева по борту — сплошной индустриальный пейзаж. Без карты не поймешь, где кончается Йокосука и начинается Иокогама. (А она, в свою очередь, почти слилась с Кавасаки, а Кавасаки — с Токио. Льнут друг к другу города в японской тесноте…) Мокнут под дождем верфи «Мицубиси», нефтеперегонные заводы «Ниппон», автомобильные заводы «Ниссан». Краны, трубы, насыпные заводские причалы… Ткни пальцем — попадешь в причал… Вспоминается мольеровское: «Во Франции все берега пустые король пусть превратит в порты морские, огромный соберет тогда доход». Ну вот, в Японии, кажется, это именно так.

Проходим восточный волнолом и на обширном иокогамском рейде становимся на бочки.

А утром следующего дня Япония словно вспомнила, что она — Страна восходящего солнца. Ясное небо! Выглянул в иллюминатор и сразу увидел над гаванью, над фиолетовым горным хребтом сахарную голову Фудзиямы. Это — как подарок. Хватаю фотоаппарат, спешу снять знаменитую гору…

К обоим бортам «Соловьева» швартуются баржи. И снова тяжелые ящики с заводским оборудованием отправляются в его ненасытное чрево.

Иокогама была последним портом погрузки.

Почти месяц, переходя из порта в порт, мы пробыли в Японии. Никогда мне теперь не забыть заводы, дымящие на побережьях, и будто оттиснутую со старинных гравюр красоту Внутреннего моря, и столпотворение судов у причалов Кобе. Не забыть грохот поездов по бесконечно длинному железнодорожному мосту в Кобе, под которым теснились десятки магазинчиков («Мостторг», как называли их соловьевцы, покупавшие тут мохер: 300 иен за 5 мотков — дешевка! И владелец лавки «Улыбка» по прозвищу Миша, тощий и сутулый, кланяется и просит приходить еще, а над ним висит плакат с русским текстом: «Мишка, Мишка, где твоя улыбка?»)

Была автобусная экскурсия в Токио, организованная Обществом японо-советской дружбы. Не забыть мне теперь Токийскую башню, которая на целых три метра выше Эйфелевой. Не забыть Гиндзу — роскошные витрины, поток автомобилей, вертикальные полотнища реклам с пестрыми иероглифами; глаза пытаются вобрать образ знаменитой улицы — нет, не успеваешь, пролетела, прошумела, и только ощущение чего-то очень яркого, сверкающего лаком машин, чего-то с развевающимися флагами…

Не забыть теперь Акихабару — гигантский рынок аудио- и видеотехники, царство электроники — тысячи экранов одновременно орут, перемигиваются, угрожают страшными акульими челюстями… И Слава Катасонов, бывавший здесь не раз, помогает мне выбрать подержанный, но вполне приличный car stereo — автомобильный магнитофон — всего за 6 тысяч иен, это рублей 12, дешево, и больше у меня нет ни иены, и становится легко и весело. (До этого я купил в Кобе за 5 тысяч иен гаммолон — лекарство для Лиды.)